Ничей - [7]

- Что же будет, что же будет? - только и слышалось кругом.

А ничего. Здоровые уйдут в дружинные избы, хворых возьмут ворожцы, тех, что потяжелее, остальных горожане на присмотр. Вот, что будет. А ты, баба, причитай сейчас, там не до того станет. Плачь, чтобы вся слеза ушла, а глаз высох, как возьмешь кого на уход - не до плача станет... Но вслух ничего не сказал. Обогнул по луке площадь, оставил за спиной. Шорный конец, тканый, бондарский, усмарский... Расписной. А чем-то глянулся Безроду домик по левую руку, третий от начала конца, уж и наличник семью цветами расписан, и ставни розовы, будто ногти женщины, а конькова грива бела, будто облака летом.

- Чего надо? - расписец неулыбчив, угрюм, мрачен.

- Кобылу подковать. - это еще поглядеть, кто мрачнее, угрюмее, неулыбчивее. Наперед себя Безрод никого не пустит. Того, что на площади увидал, хватит переугрюмить весь конец.

- Заблудился ты. Пойди проспись.

- Да нет у меня кобылы. Это я так, к слову. Мне бы кольчужку...

- Пойди проспись! - расписец оторвался от своего котла, в котором что-то

булькало и паровало.

- Шучу я. - буркнул Безрод. -Ты что ли тот диво бондарь, у кого бочки

изнутри больше чем снаружи?

- Расписец я! - рявкнул мастер. -Расписец, слепоть!

- Седой да не слепой. А вот ты не болен ли? Или работа не нужна?

- Сегодня есть, а завтра...

- Вот завтра про завтра и думай, а и нынче без присмотру не оставляй.

- Чего тебе?

Безрод отошел за поленницу, скинул рубаху, набросил на себя плащ, вышел к мастеру, бросил рубаху в руки.

- Черви. Да поживее.

- Ишь ты! Поживее ему! - расписец, подняв рубаху к самым глазам, разглядывал полотнину. -Лен-то светлореченский? Как есть светлореченский, такой только светловеры ростят. Добрая полотнина. Грех такую под краску прятать.

- Надо. - только и буркнул Безрод. -Надо.

- Ну надо так надо. - мастер выволок из чулана второй котел, залил водой.

- Ну чего встал? Хотел поживее, так распали под котлом, да не шибко, краска как каша, подгореть не должна. Так... Так. Темно червить иль светло?

Темно? Или светло? Молодой крови или старой? Старая темнее, молодая - ярче, а потечет из ран какая?

- Темно. Черви темно. А то вон что? кивнул в сторону неглубокой ямки.

- Что? Да погребок наладился новый ставить. Все никак руки не дойдут.

Безрод поднялся с поленницы, подошел к ямке, сбросил вниз, лежавший на краю заступ, прыгнул сам и уже из ямки буркнул:

- Денег не дам. Погребом отработаю. Пока червишь, я рою.

Расписец только головой покачал.

Безрод не разгибал спины до полудня. Расписец уже выварил единожды

рубаху в краске, сменил котел, варил второй раз.

- ...хоть копытами топчи, хоть в соленой воде полощи, ранее лен сопреет

а краска не отстанет. - гордо похвалялся расписец. Безрод слушал молча, знай копал себе и копал. Та рубаха дольше меня проживет, мастер, она и надобна мне только на день-два. Дальше не загадываю.

- Эй, никак заснул в яме? Молчишь все, молчишь

- Рою. - Безрод врылся в землю на свой рост. -А сход где будешь делать? От сеней?

- Точно. Из сенцов юрк туда, и мороз за зад не ухватит. А на что тебе червленая рубаха?

- Маме обещал.

- Маме?

- Говорит, что я диво как леп в рдяном.

- Леп? - расписцу стало жаль парня. Одной рубахой тут дело не поправить. Верное, оженить сына хочет мать, вот и справляет парню рдяную рубаху, а что есть рубаха, что нет - девкам будет все едино. Не пойдут. Страшен больно. Потому, верное, и засиделся в женихах.

- Вот просушу и носи на здоровье, старого Ущекота добрым словом поминай.

- Попомню. - из ямы пообещал Безрод.

Ну вот! Растревожил, проснулась, полезла, как медведь из берлоги. Хорошо не ревет сама, как тот медведь, а только печет раны. И не унять, не остановить, не до того, ведь чтобы кровь затворить покой надобен, а где его взять? Теки уж...

Ущекот подцепил рубаху гладко струганной палкой, не отжимая, дал стечь краске, а когда иссяк поток, и с подола и рукавов закапали одиночные капли, перебросил рубаху через веревку.

- Все! Мое дело сторона. Теперь ветрова работа. Как подует, так и просушит. Хватит рыть-то, вылезай. Отработал!

Безрод поднялся по пологому всходу, что отрыл прямо к сенцам. Утер пот, прямо на проснувшиеся раны набросил плащ, пропадай замша на волчьей поддевке, подхватил нехитрый свой скарб и присел рядом с мастером.

- Знаю, что спросит хочешь. Почему один все и красить и погреба рыть? Жизнь, она ведь бьет и не спрашивает готов ли. Схоронил сынов, а девок отродясь не имел. Так-то!..

3

Так-то! Безрод шел к себе уставший, пустой, хотелось лечь прямо посреди дороги и гори оно все жарким огнем: кровь-дура, корабль, Великое Торжище, вещий сон... Спать! Спать, и чтобы утки и свиньи сами обходили, мол, спит хороший человек, а мы не гордые, обойдем. Хорошо разошелся народ, не устроили вече на площади. Нет ни воинства, отсыпается поди в дружинных избах, а посеченные стонут под ворожцовыми руками, ни зевак, гомонящих, будто стайка ворон, и можно не расплескав сна, донести до корчмы, подняться к себе, да и дать ему там разлиться. Там уже можно. Спать! Спать! Вот и площадь, тиха как никогда, едва за полдень, набездельничавшийся люд разбрелся доделывать, догонять, наверстывать, ведь столько времени заплатили любопытству. Безрод почти спал, шел, будто пьяный, разве что не вело его из стороны в сторону, полуприкрытые глаза не поднимал с земли. В общем спал человек. Наверное, поэтому и услышал. Будто стонет кто-то, и даже не стонет, а с присвистом громко дышит, но присвистывает тяжело, еще немного и застонет. Безрод мгновенно сбросил сон, поднял глаза с земли. Площадь как площадь, редкий люд спешит по своим делам, мосток брошен через Озорницу, что из-под земли в черте город изникает и несколькими сотнями шагов дале в землю же прячется, пологий бережок весь в липах. Ничей человек, сам себе хозяин подошел поближе. Стон-присвист прилетал из-за стены лип, с бережка, но с площади не увидеть что там, не пробиться взглядом за частокол деревьев. Безрод вошел в стволы, спустился по бережку, прислушался. Впереди стонет этот кто-то, неслышно уже так, еле-еле. Ничей рванул вперед, след-то эвон какой оставил, слепой увидит куда идти, трава примята, кровищи расплескал море, ракитник продавлен, будто медведь лез. Безрод влетел в ракитник. Лежит. Молод еще, доспех рван, да так яро, что толстенная воловья кожа с ладонь толщиной лоскутами топорщится, шелома вовсе нет, голова перетянута тряпьем. Видать обессилел, повело назад, оступился на пологом бережку, один миг - и нет человека, скрылся за деревьями, исчез. Только ракитник у воды и зашуршал, да кто ж в таком гомоне за лязгом доспеха услышит стон человека и плач ломаемого дерева? И лежит так не пойми уж сколько, с жизнью прощается под носом у ворожцов. Безрод пристроил меч в заросли, завернул калиту в плащ, бросил туда же и одним прыжком влетел в заросли.