«Ничего особенного», – сказал кот - [61]

Я так и замер, поскольку хорошо знал, что Мэри воспринимает подобные разговоры как оскорбление. Но она лишь улыбнулась.

– Маленького народца бояться не нужно. Следует остерегаться мальчишек.

– Мальчишек?

– Угу. Ирландия, знаете ли, – это колыбель сопротивления. Днем тут вполне безопасно. А вот ночь принадлежит мальчишкам. – Она поднесла палец к губам, давая понять, что не намерена произносить вслух название организации. – Попадается одинокая инопланетница, так они непременно стараются убить ее, чтобы напугать других. Ключ от ее комнаты возьмут у хозяина. У них и веревки есть, и ружья всякие, и большие страшные ножи. Небольшая прогулка к ближайшему болоту, а шо там произойдет… А шо с их взять? Простые грубые мужики. Все заканчивается до рассвета, и свидетелей никогда не бывает. Никто ничего никогда не видит.

Руки инопланетянки заметно тряслись.

– В турагентстве мне ни слова об этом не сказали.

– Подумайте сами: зачем им говорить о таком?

– Что вы имеете в виду?

Мэри ничего не ответила. Она молча, неподвижно стояла и дожидалась с надменным видом, когда же чужачка поймет ее намеки.

После небольшой паузы инопланетянка сложила все четыре руки на груди, словно пыталась защититься от грозящего удара. Лишь после этого Мэри вновь заговорила:

– Правда, иногда они предупреждают. Какой-нибудь дружелюбно настроенный абориген может подойти и сообщить, что климат здешний, как оказалось, не слишком полезен для здоровья и лучше бы вам уехать, пока светло.

– Именно это и происходит сейчас? – тщательно подбирая слова, осведомилась инопланетянка.

– Что вы, конечно, нет, – с суровым, непроницаемым видом ответила Мэри. – Я, правда, слышала, что Австралия в это время года чудо как хороша.

С этими словами она резко повернулась и зашагала прочь так быстро, что мне пришлось чуть ли не бежать за нею. Когда мы отошли так, что инопланетянка наверняка не могла нас расслышать, я схватил Мэри за руку и сердито спросил:

– Зачем тебе понадобилось устраивать всю эту чертовщину?

– По-моему, это тебя совершенно не касается.

– Давай представим на минуточку, что касается. Так зачем?

– Чтобы чужаки боялись, – яростным полушепотом ответила она. – Они должны помнить, что Земля – это наша святыня и всегда такой останется. И пусть знают, что пусть даже они временно получили в руки хлыст, но эта планета им не принадлежит и никогда не будет принадлежать. – А потом ни с того ни с сего рассмеялась: – А ты видел, какая рожа сделалась у этой синей костлявой дряни? Она же совершенно позеленела!

– Кто же ты такая, Мэри О’Рейлли? – спросил я ее ночью, когда мы, скользкие от пота, раскинулись, обнаженные, на смятых простынях. Весь день я думал и понял, насколько мало она мне говорила о себе. Ее тело я знал куда лучше, чем ее мысли. – Что ты любишь и чего не любишь? На что ты надеешься и чего боишься? Что сделало тебя музыкантом и кем ты хочешь стать, когда повзрослеешь? – Я старался придать своим словам шутливый тон, но вопросы мои были как нельзя более серьезны.

– Слава богу, музыка всегда была со мною. Музыка стала моим спасением.

– Каким образом?

– Мои родители умерли на самом исходе войны. Я была еще ребенком, и меня поместили в сиротский приют, который совместно финансировали американцы и пришельцы. Это было частью компании по умиротворению покоренных народов. Нас растили как граждан вселенной, стараясь стереть всякие признаки национальности. Мы не слышали ни слова по-ирландски, не знали ничего о нашей истории или культуре. Только Древние Греция да Рим и Альдебаранский союз. И хвала Господу за нашу музыку! Как ни старались воспитатели привить нам легкое отношение к ней, как ни пытались внушить, что она лишь никчемное бряканье и бумканье, бездумные пляски для времяпрепровождения. Но мы-то понимали ее подрывную силу. Разумом мы сумели вырваться на свободу задолго до того, как нас в реальности выпустили из приюта.

Она все время говорила «мы», «нас» и «нам».

– Мэри, я ведь спрашивал совсем не об этом. Ты сейчас произнесла политическую речь. А я хочу узнать, кто ты есть на самом деле. Как человек.

Ее лицо окаменело.

– Я и есть то, что я есть. Ирландка. Музыкант. Патриот. Шалава, путающаяся с американским плейбоем.

Я почувствовал себя так, будто она залепила мне пощечину, но все же сумел сохранить улыбку на лице:

– Ты несправедлива.

Знаете, когда обнаженная женщина смотрит на тебя так, как посмотрела тогда Мэри, делается не на шутку страшно.

– Неужели? Разве ты не покидаешь планету через два дня? Или, может быть, ты намерен взять меня с собой? Ну-ка, расскажи, как ты все это себе представляешь!

Я потянулся к бутылке виски, стоявшей подле кровати. Мы почти опустошили ее, но на добрый глоток еще оставалось.

– Если мы так и не сблизились по-настоящему, то разве моя в этом вина? Ты с самого начала знала, что я без ума от тебя. Но ты даже не… о, да будь оно все проклято! – Я осушил бутылку до дна. – Вообще, какого черта тебе от меня нужно? Хотя бы это скажи. Сомневаюсь, что ты сама знаешь.

Мэри в ярости кинулась на меня, я выронил бутылку, оторвал ее от себя и схватил за запястья. Она до крови укусила меня за руку, а когда я попытался оттолкнуть ее, опрокинула меня на спину и уселась сверху.