«Ничего особенного», – сказал кот - [5]

Тогда я вышел из сумрака, схватил ее за руку и отдернул назад.

Продолжая гудеть, поезд промчался мимо, и машинист – невероятно оживившийся и начавший даже меняться в сущности своей из-за случившегося – отпустил тормоз и начал плавно набирать скорость на длинной дуге, уводившей в зону, за которую отвечал кто-то другой.

Марта вцепилась в меня, как утопающая. Я медленно высвободился. Она, белая от потрясения, уставилась мне в лицо.

– Я… – проговорила она. – Вы…

– Чертовски удачно получилось, юная леди, что я как раз проходил мимо, – мрачно заметил я. – Вам надыть поосторожнее ходить. – Я повернулся, намереваясь уйти.

Марта посмотрела вдоль путей в одну сторону, в другую. Мы находились за городом, и местность здесь была плоская и пустая. Ближайшим зданием был пакгауз, находившийся на расстоянии доброго городского квартала от нас. Мне попросту неоткуда было взяться. И она поняла это с первого же взгляда.

Я выругался (про себя).

– Кто вы такой? – спросила она, устремившись за мною. – Что вы такое?

– Никто. Просто увидел вас вовремя. – Я уже почти бежал, а Марта семенила следом, цепляясь за рукав моего пальто. – Послушай, сестренка, не хочу показаться грубым, но у меня, знаешь ли, есть кое-какие дела. Нужно зайти кое-куда. Я не… – Я уже начал потеть. Мое место – в сумраке, а не на сцене, среди актеров. Я не привык произносить речи экспромтом. Все эти импровизации были мне не по силам.

Я припустился бежать уже по-настоящему. Хлопая развевающимися за спиной полами пальто, я мчался к пакгаузу. Если бы мне только удалось скрыться из виду хотя бы на секунду – с тем условием, что с другой стороны здания предусмотрена какая-нибудь местная деятельность, завершающая этот сценарий, и сцена должным образом организована, – я смог бы ускользнуть обратно в сумрак так, чтобы Марта этого не заметила. Она поймет, что случилось нечто странное, но что она сможет с этим поделать? Кому сможет пожаловаться? А если и примется жаловаться, то кто ее станет слушать?

Я добежал до пакгауза и стремительно повернул за угол.

На улицы Гонконга.

Рабочие сцены, конечно же, поставили ровно столько декораций, сколько минимально требовалось по сценарию. Ну а мне просто не повезло, что мы оказались бок о бок с азиатским эпизодом. Сразу за фасадом пакгауза вздымались небоскребы и пестрели вывески, исполненные китайскими иероглифами. В довершение всего тут была ночь, лил дождь, и улицы представляли собой кривые черные зеркала, в которых отражались неоновые вывески и уличные фонари. Я произнес нехорошее слово.

Марта ткнулась мне в спину, отлетела, чуть не упала, но удержалась на ногах. И тут взвыл автомобильный гудок, и на нас чуть не наехало такси. Она до боли стиснула мою руку.

– Что… что это такое? – спросила она, широко раскрыв полные экзистенциального ужаса глаза.

– Тебе предстоит узнать кое-что новенькое. – Я деликатно развернул ее спиной к тому городу, в котором она выросла. – Тут есть поблизости закусочная. Почему бы мне не угостить тебя чашечкой кофе? А заодно и поговорим.

Когда мы расположились в закусочной, я попытался объясниться.

– Видишь ли, мир, пожалуй, не совсем такой, каким ты привыкла представлять его себе, – сказал я. – Во всяком случае, в своем механическом устройстве. У нас нет возможности круглосуточно исправлять любой возможный поворот событий. К тому же в нем не так уж много настоящих людей – тех людей, с какими ты можешь по-настоящему встретиться, в отличие от тех, которых видишь издалека или по телевизору, – как тебя приучили верить. В общей сложности наберется тысяч сорок пять, пятьдесят. Но в остальном все обстоит точно так, как ты всегда думала. Возвращайся в свою жизнь, и все будет хорошо.

Марта стиснула чашку с кофе так, будто она была последним, что удерживало ее на лице Земли. Но при этом не отводила от меня взгляда ясных и вполне сфокусированных глаз.

– Вы, значит, хотите сказать, что все это – что, кстати? – просто спектакль? Что я – всего лишь марионетка, а вы – тот самый парень, который тянет за ниточки? Вы всем этим распоряжаетесь, а я – игрушка?

– Нет, нет, нет. Ты живешь своей жизнью. У тебя совершенно свободная воля. Я нужен лишь для того, чтобы позаботиться, что, когда ты выходишь из душа, у тебя всегда был коврик под ногами.

– Вы видели меня голой?!

Я вздохнул.

– Марта, в любое мгновение твоей жизни, бодрствуешь ты или спишь, рядом с тобою нахожусь либо я, либо кто-то другой вроде меня. Каждый раз, когда мать меняла тебе пеленки, или ты выдавливала прыщ перед зеркалом, или пряталась под одеялом с фонарем и романтичной мангой, хотя тебе уже полагалось спать, рядом находились люди, прилагавшие все силы для того, чтобы окружающий мир представал перед тобою в удобопонятном и цельном виде.

– И все же, что вы такое? Вы управляете камерой, верно? А может быть, вы сами и есть камера. Вроде как вы робот, или у вас в глаза по камере имплантировано. – Она никак не желала отказаться от метафор из области шоу-бизнеса. И было бы несомненной ошибкой говорить ей, что вся эта история приключилась из-за безалаберности декоратора.

– Я не камера. Я всего лишь человек, который стоит в тени и обеспечивает движение событий. – Я не стал рассказывать ей о том, что такие люди, как я, устраивают все необходимые миру несчастья и страдания. Не потому, что я стыжусь своего занятия – я не собираюсь просить прощения; это важная работа, – а потому что Марта не была готова это услышать и тем более понять. – То, что ты сейчас узнала, ты воспринимаешь так же, как человек Средних веков, если бы ему сказали, что мир состоит не из огня, воды, воздуха и земли, а из немыслимо мелких тучек кварков, уложенных поверх слоя квантовой неопределенности. В первый момент тебе может показаться, что все это ни в какие ворота не лезет. Но мир остается точно таким же, каким был всегда. Изменилось лишь твое представление о нем.