«Ничего особенного», – сказал кот - [41]

– Если времени не существует, то что же мы имеем?

– Стечение обстоятельств, – сказал Ричард. – Колоссальное количество стечений обстоятельств.

Это объяснение было упрощенным до смехотворности, даже до полной бессмысленности, но репортеры проглотили его. Объяснение Ричарда дало им иллюзию того, что они – будто бы вроде как – поняли, о чем шла речь, хотя истина состояла в том, что они не имели математической подготовки, достаточной для того, чтоб хотя бы извращенно истолковать то, о чем шла речь.

Когда поток вопросов у репортеров все же иссяк, и они, свернув оборудование, удалились, Мариэлла сердито осведомилась:

– И что это была за чертовщина?

– Связи с общественностью. Мы только что выбили подпорки из-под такой вещи, которая всем на свете кажется понятной и самоочевидной. Такое отнюдь не радует людей. Кое-кто может и возненавидеть нас за то, что мы сделали с их миром.

– Мир остался таким, каким и был. Изменится лишь наше понимание его.

– Скажи это Дарвину.

Такова была дурная сторона славы. Хорошая сторона означала деньги. Деньги неожиданно посыпались отовсюду. Денег хватало на все, за исключением того, чего Мариэлле хотелось больше всего, а хотелось ей остаться наедине с Ричардом, своими мыслями, грифельной доской и куском мела. Ричард приобрел кучу чрезвычайно дорогостоящего оборудования и отправился в турне с лекциями – «Кто-то должен этим заниматься, – бодро заявил он, – а ты, ясно, как божий день, не станешь», – разъяснять их открытие. Поэтому она по большей части пребывала в одиночестве.

Эти пустые пятна своей жизни она расходовала на размышления о существовании без времени. Она старалась не представлять себе его в обществе другой женщины.

Когда бы Ричард ни возвращался из поездок, у них случался пламенный праздник воссоединения, а потом Мариэлла делилась с ним своими предварительными, не до конца оформленными соображениями. Однажды вечером он спросил: «А как выглядит стечение обстоятельств?» – и у Мариэллы не оказалось ответа на этот вопрос. Ричард поспешно отменил все свои запланированные выступления, установил в своей лаборатории огромный резервуар для трехмерной визуализации и получил доступ к вычислительным мощностям нескольких «Крей-флексов». Лаборанты, имена которых она никак не могла толком запомнить, носились как угорелые, а Ричард организовывал, руководил и царствовал. Вдруг у него совсем не стало времени для нее. Вплоть до того дня, когда он привел ее и показал одну-единственную черную крупинку в мрачном голубовато-сером баке.

– Мы подцепили одно событие стечения обстоятельств! – гордо заявил он.

Месяцем позже крупинок стало три. Еще через неделю – тысяча. Их количество стремительно нарастало, и самая первая карта реальности обретала очертания: она сначала походила на торнадо с толстым извивающимся хоботом. Потом она выпустила конечности, некоторые из которых были по меньшей мере втрое толще, чем то, что Ричард обозвал Главной последовательностью. Они изгибались петлями внутрь или наружу, что, кажется, не имело значения, от них росли конечности поменьше, хотя, пожалуй, лучше бы назвать их щупальцами, сплетавшиеся между собой, и порой истаивали в ничто или же, напротив, срастались и образовывали могучий хобот.

Ричард назвал то, что получилось, Чудовищем. Мариэлла же не видела тут ничего чудовищного. Образование имело почти естественный облик фигуры, построенной по определенной фрактальной формуле. Оно элегантно изгибалось и перетекало, как ветви, замерзшие прямо во время танца на ветру. Оно было таким, какое оно есть – оно было красивым.

Оно походило на дерево. Дерево, корни и крона которого терялись вдали. Дерево настолько большое, что накрывало собой всю вселенную.

Естественно, его фотографии просочились за пределы лаборатории. Их делали лаборанты, делились ими со своими друзьями, а те выкладывали в Интернет. Что привело к повторному нашествию прессы, с которым на сей раз не удалось разделаться так просто, ибо они прослышали о романе Ричарда и Мариэллы. Разница в возрасте и внешности, на которые никто не обратил бы внимания, будь она мужчиной, а он женщиной, пришлась как нельзя лучше для желтой прессы – достаточно двусмысленной для того, чтобы прозвучать скандально, достаточно романтичной для того, чтобы быть трогательной; в общем, над их отношениями легко было измываться, как заблагорассудится. Одна из газет слепила «Фотошопом» две фотографии и поместила их под большой шапкой «Красота и чудовище». Но понять, какой эпитет отнесен к какой из фотографий, было невозможно. А другая устроила такое, что даже Мариэлла сочла несправедливым: наложила ее портрет на карту реальности и подписала: «Найдите чудовище».

Она сама изумилась тому, насколько больно все это ее задевало.

На сей раз Ричард не проявил такого благодушия, как прежде.

– Вы, сволочи, переступили черту, – сказал он одному из репортеров. – Так что, нет, я не буду объяснять ничего ни вам, ни кому-либо еще из вашего безмозглого племени. Если хотите понять нашу работу – идите в школу и проучитесь еще восемь лет. Если у вас хватит на это мозгов. – Он в ярости удалился в лабораторию, как кто-нибудь другой отправился бы в бар, чтобы напиться, и несколько часов рассматривал Чудовище.