Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика - [64]

А тот, кто был на этом процессе всего лишь свидетелем защиты, Рудольф Франц Фердинанд Гесс был впоследствии приговорен уже другим, польским, судом к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение в концентрационном лагере Освенцим. Правда, перед тем как привести приговор в исполнение, бывшему коменданту приказали (или предоставили возможность?) написать подробные воспоминания — своеобразную исповедь палача.

И таких преступников было великое множество — и в Германии, и на Руси тоже. И все они были на боевых постах: подчиненные и начальники, рядовые и генералы, представители СС и гестапо, ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ, ГУЛАГа и других главных, особых, тайных, чрезвычайных и тому подобных управлений, подразделений и учреждений. Названия и начальники были разными, а суть оставалась одна: обеспечить существование и функционирование аморальных и жестоких тоталитарных систем. Для этого и был нужен огромный аппарат насилия и принуждения, способный подавить любое инакомыслие, не говоря уже о действенном противостоянии режиму. Запуганных граждан необходимо было распихать по загонам и превратить в безгласных и послушных рабов.

Число палачей и их подручных в этих «сетях» и «органах» не уточнялось. Чем больше их было, тем лучше, тем надежнее была защищена система от внутренних и внешних врагов. Как писал Твардовский:

А помимо той сети, В целом необъятной, Сколько в органах, — сочти… — В органах? — Понятно!

«Верноподданные» и не сомневались, что везде и повсюду их окружают стукачи и сексоты, разнообразные представители тайной полиции. Существовало непроверенное, но неоднократно высказывавшееся мнение, что из одних только охранников тюрем и лагерей в России можно было бы сформировать целую армию, а может быть, и небольшой фронт. Это и был своего рода фронт внутренней обороны режима от собственного народа. Такой же фронт существовал и в гитлеровской Германии.

Правда, после разгрома нацизма в Германии, а затем и распада советской тоталитарной системы в конце XX века ряды оставшихся не у дел армий стали стремительно уменьшаться. Естественным или насильственным путем уходили главари в мир иной, а кое-кто сумел и ловко приспособиться к новым условиям существования.

Но хочу подчеркнуть различие между событиями в Германии 1945—46 годов и нашей посттоталитарной историей. В послевоенной Германии, несмотря на все трудности политического и организационного характера, всё же состоялся Международный процесс над главными немецкими военными преступниками и преступными организациями и за этим главным судом последовал еще целый ряд процессов над палачами различных рангов. А у нас судебного разбирательства дел главных советских преступников и преступных организаций не состоялось. МВД — КГБ были успешно (или не очень успешно) реорганизованы, все руководители ведомств, после расстрела втихую, практически без следствия Берии с Серовым и Абакумовым и «авантюристов типа Рюмина» благополучно кончают свой жизненный путь на пенсии. Запретить деятельность коммунистической партии ленинско-сталинского образца новые правители не смогли, попытка осудить КПСС потерпела крах. Поэтому гражданам бывшего СССР остается только уповать на Божий Суд, который неверующие называют судьбой.

Но есть, есть божий суд!

Примером такого высшего Суда может служить кончина бесчеловечного хозяина Колымы генерала Никишова, которого недобрым словом поминают в мемуарах и рассказах его бывшие рабы — заключенные колымских лагерей. Об этом жестоком властолюбце не скажешь лучше, чем это сделал Варлам Шаламов в рассказе «Иван Федорович». Я отважусь лишь дополнить написанный мастером живой портрет изверга некоторыми подробностями кончины генерала. Рассказали мне об этом мои знакомые, бывшие колымские узницы, ныне реабилитированные жены «врагов народа». Пусть знают жертвы, а скорее всего их потомки, как судьба отомстила хотя бы одному палачу.

Случилось это в столице нашей Родины в конце 60-х годов. Три колымские «зечки»: балерина, пианистка и врач, возвратившиеся в Москву после реабилитации, однажды жарким летним днем встретились на старом Арбате и зашли в большой угловой гастроном на Смоленской, тот самый, что когда-то был торгсином, увековеченным Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите». Здесь завершали свои последние московские похождения Коровьев и Бегемот. Здесь, на стыке гастрономического и кондитерского отделов, где было очень просторно и гражданки в платочках и беретиках не напирали на прилавки. Бегемот с примусом под мышкой жрал мандарины со шкуркой на глазах у обалдевшей продавщицы, а Коровьев с жаром комментировал его действия, призывая публику пожалеть истомленного голодом и жаждой горемыку, которому неоткуда взять валюту.

В 60-х годах всё это ушло в прошлое. Подруги по лагерю покупали съестное за рубли и, покончив с покупками, уже направлялись к выходу, как вдруг навстречу им бросилась женщина в белой майке и тапочках на босу ногу.

«Мои дорогие, как я вас сохранила!» — в искреннем порыве воскликнула она, поравнявшись со своими бывшими рабынями. Ее простроченное морщинами испитое лицо расплылось в доброжелательной улыбке. Только глаза свидетельствовали о ее былой привлекательности. Они всё еще вспыхивали порой озорными огоньками.