— Хорошо!
В орешнике тишина, безмолвие…
Утаптывается вокруг снег, чтоб удобнее было во все стороны поворачиваться: лисица может выскочить и отсюда, и оттуда, и спереди, и сзади…
Докучай лег и лежит у ног, а Бандит весь напрягся, словно струна, поднял голову и нюхает, нюхает, нюхает…
— Какие же запахи проникают, Бандит, сквозь розовые твои ноздри в твой чистопородный мозг? Какие? Фиалковые ли от основания пышной "трубы" хитрой лисицы, или густая вонь проголодавшегося волка, или невыразительный аромат и во сне дрожащего зайчика-убегайчика? Какие? Ложись, Бандит, успокойся!
Вы осматриваетесь вокруг…
Вон от елочки протянулся узенькой цепочкой след и около груши оборвался.
То — белочка.
Может, спит она теперь сладким сном, прикрывшись листочком в грушевом дупле, снятся ей сосновые шишки да сладкие орешки…
А вот чуть подальше покатились в ярок одна за другой круглые ямочки, и то там, то сям между ямочками легчайше-нежный по снегу "чирк".
То лисичка с ночной охоты в ярок отдыхать пошла…
Значит, есть!!
Легонький свист.
То Осип Евдокимович подает знак, что он уже на месте.
Отпускаются со смычка Докучай и Бандит.
— Ну, хлопчики, вперед! Ни пуха ни пера!
Три минуты напряженной тишины… Пять минут… Еще тише…
Вдруг отчаянный скулеж Бандита и нервно-густой бас Докучая: "Гав!"
Бандит скулит одинаково истерично, подымает ли он зайца, или лисицу, а Докучай, почуяв зайца, сначала легонько завывает, а потом — спокойное "гав", и дальше равномерное "гав", "гав", "гав"…
Погнал, значит…
На лисицу Докучай подает первый "гав" значительно нервознее и, следуя за ней, лает немного чаще и более высоким тембром, чем за зайцем.
А Бандит и за зайцем и за лисицей одинаково истерично:
"Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!"
Погнали лисицу…
Ну, тут уже у вас пульс с семидесяти двух ударов сразу на девяносто, глаза на лоб, "простреливают" орешник, и ходором ходит в руках двадцатка.
— Спокойно! — говорите вы сами себе. — Спокойно!
Первая горжетка идет на вас!
Метрах в пятидесяти от вас, с легоньким треском, из орешника на поляну вылетает она…
Она не бежит, она летит, красно-огненная на ослепительно белом фоне, выпростав трубу (хвост) и вытянув мордочку.
"Бах!" — легкий прыжок, и красного нет, один только белый фон…
Выскакивает Докучай, за ним Бандит.
Докучай глядит в вашу сторону, замечает, что ничего нет, рявкает суровым басом и мчится дальше.
За ним Бандит.
"Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!"
Покатила горжетка через яр, и вы видите, как мелькнул беленький пушок на ее хвосте в орешнике по ту сторону яра.
Докучай чуть ли не на ее хвосте сидит.
На Осипа Евдокимовича пошла.
— Пильнуй, старик!
Наконец вот:
"Бах!"
Дым и снежная пыль около Осипа Евдокимовича.
— Бей, — кричу, — старик, еще раз, чтобы вернее было!
— Крепко лежит! — кричит Осип Евдокимович и добавляет такое, о чем, и не просите, написать не могу.
Я срываюсь с места, лечу сквозь кусты в ярок, запыхавшись, карабкаюсь в гору и Подбегаю к Осипу Евдокимовичу.
— Есть? — спрашиваю.
Он смотрит куда-то в сторону и не говорит, а стонет:
— Есть! Вон! За терном!
Я прыгаю за терн…
Крутится Докучай и дергает левой ногой.
Я падаю в снег…
А где-то далеко-далеко, в другом конце яра, Бандит так плачет и заливается:
"Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!"
Горжетку гонит…
Приезжаете вы домой в старой фуражке Осипа Евдокимовича: свою лисью шапку вы потеряли, когда сквозь кусты бежали…
Вам дома и говорят:
— Горжетка? Чернобурка?! Одна была лисья шапка, да и ту проохотил. И кто те ружья выдумал?!
"Ладно, — думаете вы себе, — ладно! Говори! Говори! Выздоровеет Докучай — снова за горжетками поедем".
Медведи у нас на Украине, кроме как в зоологических садах, нигде не водятся, потому-то не так уж и страшно по нашим лесам охотиться на вальдшнепа, зайца или лисицу.
Были бы медведи — пришлось бы многим охотникам продать свои ружья, потому что наши охотники — люди тихие, смирные и поэтически нежные, а медведь — зверь крупный и ревет, может напугать.
Один мой приятель, завзятый охотник, когда мы, помнится, как-то получили такую телеграмму чуть ли не из Вологодской области: "Обнаружили и обложили три медвежьих берлоги зпт приезжайте немедленно…", долго вчитывался в ту телеграмму и сказал:
— Ты как знаешь, а я не поеду… Я на бекасика люблю… Бекасик пташка смирненькая, она не ревет и скальпов с человека не снимает. А медведь — он очень большой и очень бурый, а снегу там много — не удерешь! Не поеду я!
Не поехали мы вдвоем.
Медведи бывают бурые, и серые, и белые…
Бурые ревут по лесам, начиная с Брянщины…
Серые называются "гризли", они, спасибо им, водятся где-то далеко.
А белые — те в полярных морях и океанах, и ехать к ним далеко и холодно.
Ну, а все же для каждого охотника убить медведя — это такая честь и такая ему слава, что хоть теоретически, а хочется.
Вы ж сами подумайте: во-первых, прекрасная медвежья ветчина и знаменитое медвежье мясо, а во-вторых, медвежья шкура…
Лежит такая большая-большая и мохнатая медвежья шкура у вас в кабинете перед кушеткою.
Вы сидите на кушетке, а перед вами приятели сидят.
Вы им и говорите:
— Вот этого медведя сам убил!
Приятели ваши, как и вообще в таких случаях все приятели, посматривают друг на друга, и обязательно кто-нибудь из них хихикнет.
