Ни цветов ни венков - [8]

Это средневековое рвение было на руку тем, кто покуривал трубку в гостиничных комнатах, превращенных в конторы, и фиолетовыми чернилами ставил новые крестики в больших учетных тетрадях. Но вскоре, выловив очередную мелкую сошку, — из пассажиров второго и третьего классов, корабельной или домашней прислуги, рабочих-эмигрантов, за которых, впрочем, платили все тот же фунт, — никто уже и не думал торжествовать. Их сбрасывали на дно лодки и, наскоро обшарив взглядом одежду, больше на них не смотрели. Этим нищим, алчным, мучимым жаждой соперникам казалось, что Кунард нарочно уравнял ставки, дабы утаить свой навар. Кое-кто бормотал, что компания сразу занизила сумму вознаграждения, что она нагреет на этом руки. Не так уж они и ошибались, как стало ясно благодаря маменьке в трауре, в полном одиночестве проживающей в своих нью-йоркских хоромах среди предметов искусства и старинных полотен. Через три дня после кораблекрушения на стенах Квинстауна забелело новое объявление — вынесенное людьми Кунарда как Чаша с причастием. Recovery of the body. Тело миллиардера Вандербилта оценено в тысячу фунтов. Recovery of the body. Такая мамаша — и какая-то жалкая тысчонка! Пониже помещалось фото наследника — черноглазого юноши с густой шевелюрой и вкрадчивой улыбкой под тонкими усиками, шикарно небрежного в своем жемчужно-сером костюме и шапокляке, позже станет известно, что этот превосходный спортсмен ехал в Англию, дабы принять участие в престижных скачках, устроенных Международной конной ассоциацией, — а жаль парня, такой красавчик. Девицы, шушукаясь, подходили поближе.

Финбарр с девчонкой, еле держась на ногах, стояли бок о бок перед объявлением. Вот уже два дня и две ночи они, как стервятники, рыскали по зеленым водам, лицом к лицу в лодке. Союз заключили на второй день, когда, отталкиваясь от берега — она приподнимала юбки, он пялился на ее колени, — Финбарр хотел помешать ей сесть в лодку, а зачем это мне брать тебя в долю? Я умею плавать, ты нет, ответила она, отвердив губы, и Финбарр больше уж ничего не сказал, а девчонка перешагнула через борт и уселась на свое место. Неизменно выполняли одни и те же обязанности, распределенные по молчаливому уговору: он гребет, она прыгает в воду, он втаскивает, она служит противовесом. Работали споро, но методично, каждое действие подчиняя единственному посылу — по фунту за тело, скупо отмеряя время, движения и слова. Возвращались в порт, расставались без звука. Крепким сном засыпали, он — на песке, рядом с лодкой, укрывшись за колючей порослью, она — в комнатке в доме священника, где, с трудом притулившись на ночлег, плакали семьи погибших. Позже встречались все на тех же углах, под теми же козырьками, все на тех же местах в пабах. Немногое их теперь отличало, этих черствых, неразговорчивых охотников за наградами, снова и снова выходивших на сумеречный свой промысел.

Финбарр знал, что девчонка никого уже больше не ищет — хоть и по-прежнему высматривает тело мужчины, — а в Квинстауне сидит потому, что возвращаться ей некуда, а здесь эта ловля, и она с нее кормится, ну а там, глядишь, подвернется чего. Небось глазки-то разгорятся, когда дочитает про Вандербилта. Спокойная, алчная, она ему нравилась. Он убедился, что купюры на месте, и побренчал в кармане мелочью. Не стоит ей все-таки доверять. Девчонка схватила его за руку и потащила в паб. Новость о щедром вознаграждении уже обошла всех присутствующих. Они ошалело глотали пиво, заедая его хлебом. Каждый брал слово и в паузах ухал по стойке кулаком. Шутка ли, тысяча фунтов. Финбарр оставил девчонку за столиком и присоединился к пьющим. Репортер был тут как тут и без продыху молотил языком, обращаясь то к хозяину заведения, то к громиле с руками-култышками. Они узнали девчонку и окликнули ее, когда она проходила вглубь залы. Ну что, мисс, нашла своего дружка? Девчонка только цапнула висюльку на шее, плоский овальный футлярчик с камеей на крышке, — внутри небось фотокарточка, подумал Финбарр, портрет этого ее ухажера, и решил при случае глянуть.

Уткнувшись носом в ладонь, до крови растертую веслами, он рассматривал свои богатства, по фунту за каждого — за мертвеца, найденного в первую ночь, двух женщин и мальчика-подростка в форменном платье Кунарда, — итого четыре фунта, часть из которых по уговору причиталась девчонке, — и не заметил, как в бар вошел и направился к нему какой-то мужчина. Тяжелая рука легла ему на плечо, и Финбарр узнал односельчанина. Где это тебя носит, скажи на милость, все тебя ищут. Финбарр пожал плечами и отвернулся к своему пиву. Все тебя ищут, и отец тоже, гундосил тот, все поглядывая на дверь. Финбарр распялил локти и обхватил голову руками. Который день пошел, пора возвращаться. Человечек уже теребил его за плечо, хлоп-хлоп-хлоп, Финн выдернулся, хлоп-хлоп-хлоп, наседал тот, хлоп-хлоп-хлоп, назад, в Сугаан, хлоп-хлоп-хлоп, отец, мать, хлоп-хлоп-хлоп — пока Финбарр со всей силы не хрястнул его в грудь. Повалились стулья, и человечек с надсадным хрипом рухнул назад — лет полета с гаком, бледное с впалыми щеками лицо, длинные пальцы-сосульки, грязные отрепья, кислый запашок, когда он дышал ему в шею, и это настырное хлоп-хлоп-хлоп, в обличье смерти он явился, вот в чем, но, к счастью, Финбарр вовремя его раскусил.