Ни богов, ни королей - [9]

Избавившись таким образом от всех, кто мог помешать ему, патриарх начал реформу церкви. Первым делом, он вдвое сократил состав инквизиции, переведя освободившихся людей в новую организацию: Серые судьи. За инквизицией оставалось расследование преступлений веры, но Серые судьи имели право на городские обходы, доступ в любое здание города и, самое главное, казнь преступника на месте, если он пойман с поличным. Созданные как монашеский орден, посвящённый Тормиру, богу правосудия, по сути, они были сродни городской стражи, только подчинённой Церкви и напрямую патриарху, который остро нуждался в подобной организации. Ведь городской стражей командовал, собственно, начальник стражи, который в свою очередь подчинялся Дэйну Кавигеру. Вдобавок Судьи получали более широкие полномочия в сравнении со стражей, которая лишь пресекала беспорядки и арестовывала пойманных с поличным. Одетые в серые сутаны, с символом Тормира на спинах и железных шлемах на выбритых наголо головах, Судьи начали свою деятельность с ночного рейда по злачным местам города. В отличие от городской стражи, вооружённой алебардами, эти сжимали в руках шипастые булавы, которые называли «дланью Тормира». После «Ночи железных шипов», как этот рейд прозвали горожане, преступная жизнь Энгатара содрогнулась и затихла. Но тут и там раздавались шепотки, что на деле преступники и головорезы лишь залегли на дно, чтобы страшно отомстить, когда представится удобный случай.

Пока город и страну сотрясали доселе не виданные события, король Энгаты Эдвальд Одеринг проводил время в кровати. С того момента, как он оказался покидать покои, видения и голоса в голове становились всё отчётливее и ярче. Лишь визиты лекаря, уговаривавшего Его величество съесть хоть немного, на короткое время заставляли этот кошмар прекратиться. Но долгими ночами, что казались бесконечными, король чувствовал, словно не владеет собственным разумом. Он ощущал себя в самом тёмном уголке огромного зала, в центре которого бились невероятные чудовища, сверкали немыслимо яркие огни, а окружающее тонуло в звуках и дыму. В такие моменты Эдвальда охватывал ужас и гнетущее ощущение собственной ничтожности. Он уже не помнил, что говорил ему патриарх. Не помнил, кто он сам. Его «я» было парализовано страхом и скованно чувством беспомощности, когда очертания его покоев в ночной темноте начинали смазываться, вращаясь всё быстрее и быстрее, превращаясь в безумный хоровод непонятно откуда взявшихся звуков и красок. Тысячи слов повторялись разными голосами: некоторые звучали оглушительно громко, вызывая холодный пот, а другие шептали со всех сторон сразу, настойчиво и монотонно. Одни из них говорили что-то знакомое, а другие произносили слова на неизвестных языках, если это вообще были слова, а не рычание, лай и визг неразумных чудовищ. Иногда Эдвальда словно хватала какая-то неведомая сила и, вдобавок к остальному, начинала швырять, трясти, подбрасывать и снова ловить охваченного ужасом короля. Стоило утренним лучам солнца осветить его лицо, как видения ослабевали, и разум на короткое время прояснялся. Потом приходил лекарь, и воспалённое сознание пыталось отделить реальность от видений. Чудовищно уставший король с красными глазами и осунувшимся лицом несколько раз даже умолял прервать его страдания, подарив милосердную смерть, но лекарь, каждый раз ужасаясь, делал вид, что не слышал этих слов. Он уходил, и всё повторялось. Пусть дневные видения были не столь ярки и утомительны, как ночные, но едва слышные голоса, то и дело заставлявшие Эдвальда панически озираться, сводили с ума не меньше, чем ночное буйство звуков и красок.

Когда король ещё сохранял остатки разума, он иногда задавался вопросом, чем вызвано такое его состояние. Однако, странное и неодолимое желание прислушиваться к окружающим, в частности к патриарху, не оставляло места для размышлений. Велерен утверждал, что так боги проверяют крепость духа Его величества, и единственным путём к покою будет лишь покаяние и молитва. В его устах эти слова звучали мудро и убедительно, как и то, что видения и голоса, тогда ещё лишь изредка посещавшие разум короля, это тени былых прегрешений. И в визите Таринора он увидел лишь подтверждение одного из своих снов о сломленном мече, что был обагрён кровью. Со временем сны и видения становились всё более бессмысленными, а толковать их становилось всё труднее. Ко всему этому добавился навязчивый страх сойти с ума. И чем дальше, тем сильнее он смешивался с ужасом осознания того, что безумие, которого так страшился Эдвальд, уже здесь.

Очередная ночь вновь принесла ужас, парализовав сознание и спутав мысли. Неведомая сила вознесла Эдвальда на огромную, как ему казалось, высоту, и внезапно отпустила. Король был охвачен тем самым ужасом, какой владеет человеком, которому снится, что он падает в пропасть. Только в отличие ото сна, где за падением неминуемо наступает пробуждение, видение короля не только не кончалось, но и, как казалось ему, становилось только ужаснее. Он не видел ничего, кроме густой непроглядной темноты, мир кружился вокруг всё быстрее, а ужас сводил судорогой каждый мускул его тела. Кошмар казался бесконечным, времени Эдвальд больше не ощущал: если ранее он представлял время как реку, то теперь оно стало для него бесконечным чёрным полем, простиравшимся во все стороны одновременно. Вдруг сквозь вереницы звуков и голосов король услышал чёткий голос, словно заглушивший всё остальное, хотя тот был нисколько не громче прочих.