Незримый поединок - [39]

Евгений не успел сделать несколько шагов от проходной, как рядом, за спиной раздался голос Димки:

— Завалился, дружок?

Евгений не обернулся, но по голосу сразу узнал, что это Димка, и замедлил шаги.

— Что же ты насупился, как лягавый? Ишь, какой пижон, с галстуком, — сказал Димка, поравнявшись с Евгением. — Придется тебе напомнить о наших порядках.

Мазуров остановился, спокойно закурил и, не предлагая папиросы Димке, все еще держал в руке коробку.

Перед ним стоял мужчина лет тридцати пяти, худощавый, с холодными, безжизненными карими глазами, остро выступавшим худым подбородком. Потрепанная одежда придавала Димке вид опустившегося алкоголика.

«Прошли годы, — подумал Евгений, — а ты остался таким же наглым, каким я тебя знал».

— Что тебе от меня нужно? — спросил Мазуров.

— Урка[10]? — бросил в ответ Димка, загадочно моргнув глазом в сторону проходной.

— Не смей так выражаться, это моя жена, понял, моя жена! — снова повторил Евгений.

— На минуту допустим, что она твоя жена, — ехидно сказал Димка, — но это не меняет дела, не прикидывайся дурачком.

— Что ты от меня хочешь? — снова повторил вопрос Мазуроз.

— Ого, какой культурный стал, сразу видать, деловой человек, не то, что я.

Мазуров не дал Димке закончить мысль.

— Давай свернем в переулок, на нас смотрят.

Мазуров уже давно заметил, как мужчина лет сорока в черном пальто стоял у газетной витрины и не спускал с них глаз. Вот он отошел от витрины и медленными шагами направился к ним, постукивая мундштуком с папиросой о портсигар, и то и дело заглядывая в глаза Димке. Как бы перехватывая взгляд человека в черном пальто, Димка сказал:

— Пусть пялит зенки, наплевал я на всех. Тем паче — сейчас, когда я заручился липовой тухтой[11]. — Он нагло засмеялся и добавил: — Парень вернулся с Севера, работал по вербовке — ему все льготы! А ты, Женька, не кривляйся, как невинная девчонка. У урки-то твоей подруги есть? — и, выставив гнилые зубы, еще раз моргнул в сторону проходной.

Мазуров почувствовал страшную раздраженность. Казалось, вот-вот его пальцы вцепятся в горло Димки. Но рядом стоял человек в черном пальто.

— Разрешите прикурить, — обратился он к Мазурову.

Не успел незнакомец отойти, как Димка снова заговорил:

— Ну, что скажешь? Стол за мой счет, ты же знаешь, у меня ни кола, ни двора, а цеплять живых — дело твое…

— Как ты сказал?

— Цеплять, говорю, живых — за тобой, А за сармаком[12] дело не станет.

Евгений не промолвил ни слова. Он так пристально посмотрел в глаза Димки, что ясно увидел в них свое отражение. Ему стало даже неприятно. Мазуров постоял секунду-другую, потом просто, как ни в чем не бывало, плюнул Димке в лицо, неторопливо повернулся, и пошел своей дорогой.

После кино Евгений с женой и Славиком возвращались домой. Он отвечал на бесчисленные вопросы малыша, вместе с ним удивлялся и радовался самым незатейливым вещам, которые могут увлечь ребенка.

Все, что в душе согревало и волновало Евгения, мог ощутить так сильно только тот, кому пришлось пережить годы невольной разлуки.

Когда они проходили через центральный городской парк, Славик настоятельно потребовал, чтобы отец слепил для него из снега Деда Мороза.

Евгению и Раисе удалось уговорить сына оставить эту затею, зато ему разрешили играть в снежки. Славка был счастлив. Он бегал вокруг скамейки, на которой сидели отец с матерью и, хитро улыбаясь, забрасывал их сухими сыпучими комками снега.

Луна стояла высоко. Снег искрился на земле, на деревьях, на крышах домов.

Евгений положил руку на плечо Раисы.

Было хорошо, спокойно так сидеть, но Евгений вдруг отстранился от Раисы.

— Пошли, Раечка, — сказал он и, пропустив ее вперед со Славиком, сам остановился: прячась под тенью деревьев, к Раисе шел Димка.

— Я, мадам, может быть, и не в очень деликатной форме, но могу представить вам молодого человека, — обратился Димка к Раисе, показывая на подошедшего Евгения.

— По добру говорю, не становись поперек дороги, — спокойно сказал Евгений.

На этот раз Димка не собирался шутить. Он выхватил из-под бушлата большой нож с двусторонним лезвием.

Евгений знал, как поступают в таких случаях безоружные люди. Ударом ноги в живот он свалил Димку, выхватил нож из его руки и отбросил в сторону с такой силой, что тот вонзился в ствол дерева. Димка не успел опомниться, как его кулаки были прижаты за спиной сильными руками мужчины в черном пальто. Теперь уже Евгений не сомневался: из уголовного розыска.

— Оставьте его, Мазуров, — обратился человек в черном к разгоряченному Евгению. — Пусть успокоится.

Когда мужчина в черном, давая закурить арестованному, протянул ему открытый портсигар, Димка невольно вздрогнул. Внутри, на крышке портсигара лежала фотокарточка. Димка сразу узнал себя. Фотокарточка была та самая, которую перед побегом из колонии он подарил «Гречухе» — Двойнову.

Евгений третий раз перечитывал письмо заместителе начальника колонии по политико-воспитательной работе майора Везирова.

Каждое слово в письме напоминало Мазурову всю его сложную жизнь: периоды самообмана, заблуждений, душевного опустошения, время пробуждения и, наконец, активного противостояния всему уголовному прошлому. Процесс ломки был мучительным, сложным, но тем решительнее выскабливались, вытеснялись из души Мазурова плесень и грязь, скопившиеся за годы воровской жизни. Однако, очистив себя от скверны, Мазуров уже полностью, безраздельно принадлежал людям, дружно и радостно создающим общественные блага. Его руки, его ум стали принадлежать коллективу.