Незнакомка из Пейроля - [89]

– Объясни мне, что произошло потом…

– Потом? Я быстро понял, что совершил самую большую в своей жизни ошибку. Камилла почти сразу же привязалась к Адриану, как я и надеялся, но рана, нанесенная разлукой с Юлией, так и не заживала. Она никогда не говорила о ней, но она думала об этом дни и ночи напролет, я видел, как она тает на глазах. Мы сразу поженились и попытались создать нормальную жизнь. Чтобы порадовать ее, я стал делать пожертвования в организации, которые занимались детьми-сиротами. Когда твоя мать была беременна тобой, стало немного легче, но я знал, что это ненадолго, что ее отчаяние по-прежнему с ней, что оно неизлечимо. Камилла, моя возлюбленная Камилла, которую я погубил вместо того, чтобы спасти… Ее сердце было разбито, и ничего нельзя было уже поделать.

Паскаль приложила кончики пальцев к своим горячим векам, затем медленно поднялась, не говоря ни слова. Анри продолжал хриплым голосом:

– Вот, моя девочка, ты все узнала, и теперь ты, конечно, понимаешь, почему я не хочу видеться с Юлией. Мне нет прощения. Я поступил с ней как эгоистичный монстр, как отвратительное существо. Я воспользовался своим положением врача и любовью, которую испытывала ко мне твоя мать, чтобы изгнать эту девочку из нашей жизни. Я думал только о себе, я не представлял, что это преступление будет преследовать меня в течение всей моей жизни! Каждый день, поверь мне, я расплачиваюсь за это. Цветы, посаженные твоей матерью, были последним ударом, и я больше не могу…

Он оглядел цветочные клумбы вокруг себя.

– Как же я не догадался, что у нее была навязчивая идея? Эта материнская любовь, которую я пытался уничтожить, нашла себе такой выход! А я не хотел видеть того, что было прямо у меня перед носом, не хотел понимать.

Его отчаяние испугало Паскаль и вывело из ступора, в который она погрузилась в результате его признаний.

– Понимаю, ты именно поэтому платил Лестрейду… чтобы тот продолжал ее дело, – пробормотала она.

– Да, наверное, я интуитивно о чем-то догадывался. Твоя мать говорила, что арендаторы погубят ее сад, и от этой мысли просто места себе не находила, поэтому мы оставили Лестрейда. Потом, когда ты переехала сюда, я хотел уволить его, но вскоре заметил, что он вместе с этими цветами стал неким суеверием, преодолеть которое в себе я уже не мог. А может, подсознательно я всегда знал об этом? Ах, боже мой, сколько же твоя мать гнула спину над этими цветами! Как я мог думать, что она развлекается? Как я мог до такой степени лгать самому себе? Она себя считала виноватой во всем, и я видел, как постепенно она погружается в безумие… А я не мог спасти ее, потому что сам был ее палачом! Я ненавижу Пейроль! Я не пустил Юлию в этот рай, и он стал для нас адом. Я бы отдал все что угодно, чтобы ты не переезжала сюда… Мне так тяжело жить, испытывая отвращение к самому себе.

– Папа!

– Да, я оказался способен на ужасные поступки! Юлия не может ни обидеться на меня, ни проклясть меня. Она даже не знает, кто я такой, – полнейшая безнаказанность!

Было очевидно, что он предпочел бы любое наказание этим мучениям, преследовавшим его на протяжении сорока лет. Да, во всем виноват был он, хотя его никто не обвинял, он не мог искупить свою вину, и ему оставался лишь один удел – страдание. Она поняла, что это был его крест. Он любил Камиллу больше всего на свете, и он потерял ее, а сейчас, признавшись ей во всем, он рисковал утратить и дочь. Это было не запоздалое раскаяние, а выплеск неутихающей боли, с которой он жил все эти годы. Каждый вечер, возвращаясь домой, он видел, что его жене становится все хуже, она все больше замыкалась в себе, и то большое счастье, о котором он мечтал, так никогда и не посетило его. Разве это не было достаточным наказанием?

– Папа, послушай…

– О, я буду очень благодарен тебе, если ты ничего сейчас не станешь говорить. Твои слова могут опередить твои мысли, но не существует таких слов, которые могли бы упрекнуть меня за то, что я сделал. И давай поставим на этом точку, я больше не могу…

Он еще раз бегло взглянул на цветочные клумбы и пошел в обратном направлении. Куда? К машине, чтобы навсегда покинуть Пейроль? Может, ему казалось, что дочь не захочет больше знаться с ним?

– Подожди меня! – гневно закричала она. – Почему ты не рассказал мне правду после того, как я нашла то семейное свидетельство?

– Я не хотел, чтобы ты смотрела на меня так, как смотришь сейчас.

– Нет, – запротестовала она, смягчившись.

То, что она испытывала по отношению к нему в этот момент, было похоже на сострадание. Сейчас ее отец не имел ничего общего с молодым Анри Фонтанелем, безжалостно убравшим Юлию со своего пути.

– Тяжело опускаться с небес на землю, – вздохнула она. – Вы заставили меня поверить в сказки, ты и мама… Я была убеждена, что вы самые лучшие родители на свете.

– А теперь ты убедилась в том, что я чудовище. Задумавшись на секунду, она пробормотала:

– Нет… Просто человек, а не икона.

От своих пациентов, которых она наблюдала, лечила, иногда сопровождала до самого конца, ей приходилось слышать невероятные признания. Самое простое на первый взгляд существование скрывало подчас весьма сложное или очень несчастливое прошлое.