Незнакомец из тринадцатой квартиры… - [4]

— Э! — отвечает Ява, только чтоб не молчать. И смотрим друг на друга.

— Э! — кричу я.

— Э! — отвечает Ява.

И снова таращим глаза… В зале прыскают со смеху. Видно, думают, что так и нужно.

Вон и бабка Триндичка растянула в улыбке свой беззубый рот. Подбородок её трясётся, и лицо стало сплюснутым от смеха (сколько уж лет она не смеялась!).

— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!.. — гудит зал.

Кузьма высунул голову из суфлёрской будки и, широко разевая рот, подсказывает по складам, что нам говорить. Кажется, и глухой его понял бы. Уже и городничий — Карафолька подсказывает, и почтмейстер — Сашка Гузь. Уже и в первых рядах поняли, и даже кто-то из публики, расслышав «Кузьму», сам начал подсказывать.

Я слышу отдельные слова, но они разбегаются, как непослушные овцы. А я, как недотёпа-пастух, не могу собрать их вместе. Если бы меня в тот момент спросили: «Как твоя фамилия?» — я и то, наверно, не смог бы ответить.

А в задних рядах всё ещё хохочут, думая, что так и нужно по пьесе. И сквозь хохот слышится чей-то возглас: «Вот молодцы! Ну и молодцы!» Это уж слишком!

Больше выдержать я не могу.

Я срываюсь с места, сбиваю по пути какую-то декорацию и вылетаю вон со сцены…

Я бежал по безлюдному селу наугад, не разбирая дороги, и ветер свистел в моих бакенбардах.

И только когда очутился за селом, в лозняке над речкой, я упал на траву, и катался, и стонал, и землю грыз от позора, от стыда, от горя. А когда через несколько минут первый приступ отчаяния прошёл, я увидел, что рядом со мной катается, стонет и землю грызёт мой друг Ява — Бобчинский.

Мы не сказали ни слова. Мы только посмотрели друг другу в глаза. Что же мы наделали?! Ведь мы не только провалились сами, опозорились на всё село, мы подвели и всех остальных. Такую пьесу провалили!.. Ведь, как вы уже знаете, хоть и не главные герои Бобчинский и Добчинский, а так уж написана эта гениальная пьеса, что без них — ни тпру ни ну. Вот мы сейчас убежали, а там всё сорвалось.

Скандал… Паника… Ведь не могут же узнать городничий — Карафолька и все другие чиновники, что в гостинице живёт Хлестаков — Кагарлицкий, которого нужно принимать за ревизора. Сказать это должны были мы, Бобчинский и Добчинский. Кроме нас, никто этого сделать не может. Никто! Растерянно стоит на сцене талантливый Карафолька, не зная, что делать. И все другие актёры стоят, как пришибленные. А за сценой, так и носа на неё не высунув, страдает самый талантливый из нас Коля Кагарлицкий. Ах, какой же он был Хлестаков на репетициях! И откуда у него всё это бралось!.. А ведь раньше такой тихий был и незаметный… Мы его и за хлопца не считали. Ни с дерева в воду нырнуть, ни окно из рогатки выбить… Уткнёт нос в книгу и сидит себе под грушей молчком. А на сцене такое выделывал, что только ах!.. И теперь никто этого не увидит.

И знаменитый предок зоотехника бабка Триндичка, которая за сто лет, может, в первый раз собралась культурно развлечься, поплелась домой сверчков на печи слушать. Недовольная и хмурая расходится публика по хатам. Ругает во все тяжкие этот прихотливый и ненадёжный театр, который так сильно зависит даже от самых что ни на есть паршивеньких актёров.

А эти самые актёры лежат в это время па траве, смотрят в небо, где насмешливо подмигивают им звёзды, и страдают. На весь космос, на всю Вселенную страдают.

Ну как же теперь показаться людям?! Как смотреть в глаза им?! Как вообще жить на свете после этого?! Ох, что же мы наделали!..

Вот беда!..

И зачем мы только придумали этот ВХАТ на свою голову!

Ведь жили мы беззаботно и весело.

И что нам нужно было?!

В Америку захотелось? На гастроли? Венков лавровых? Аплодисментов?

Шибздики несчастные! Пощёчины вам вместо аплодисментов!..

А всё началось с Киева. Это Киев виноват. И киевская милиция. И то злосчастное корыто. И Валька. И Максим Валерьянович. И часы «Салют». И… утопленник. Утопленник виноват в первую очередь. Но подождите, давайте всё по порядку.

Глава II. Случай в метро. «Космонавт». Конфликт с киевской милицией.

Прошлым летом мы приехали в Киев. На целый месяц. В гости к моим родным — дяде и тёте. Вот было здорово! Мы весь год мечтали об этом. Не то чтоб мы никогда не бывали в Киеве — бывали. Ява один раз, а я так даже два. Но тогда, в первый раз, мы были всем классом на экскурсии. И то только два дня. А во второй раз я был один, без Явы, Но это ведь не то, совсем не то. Вы же сами знаете, что радость, которую нельзя разделить со своим лучшим другом, — не полная радость. И даже не половинка. А какая-нибудь четвертинка.

Если вы только что приехали в Киев, с чего вы начнёте? Правильно, с Крещатика! Так уж заведено… Прямо с поезда вы заносите свои чемоданы на квартиру, и ноги сами собой несут вас на Крещатик. Тётя едва успевает крикнуть вам вдогонку: «Смотрите не потеряйтесь и на обед не опоз…» — дальше вы уже не слышите.

Через двадцать минут после того, как приехали, мы уже шли по Крещатику…

Что я сказал — шли? Мы парили, плыли, вышагивали гордо и торжественно, как на параде. По Крещатику нельзя просто так идти. Такая уж это необычная улица. Тот, кто попал па Крещатик, становится словно другим человеком. Все на Крещатике кажутся какими-то радостными и праздничными. И на удивление вежливыми, приветливыми. И все улыбаются. И хотя люди идут по Крещатику тесной толпой, но я не видел, чтобы кто-то кого-то двинул ногой, ударил локтем или обругал. Если кто-то и толкнёт нечаянно — «Простите!» — улыбнётся и идёт себе дальше. Хорошие люди на Крещатике! Нужно, чтоб на всех улицах такие были.