Нежный шантаж - [17]

– В сумке лежит бриллиантовая тиара с изумрудами ценой в несколько сотен тысяч долларов.

Ива замерла.

– Ты шутишь?

– Нет. Дед просил ее разыскать, и я убил на это пару недель. Он называет ее своим «утерянным сокровищем», но не хочет объяснять почему. Давным-давно он ее продал, а теперь хочет вернуть.

– Знаешь зачем?

Данте пожал плечами.

– Возможно, потому, что умирает.

– Извини.

– Ничего.

Плотно сжав губы, он ясно дал понять, что тема закрыта.

Какое-то время они ехали молча, но, когда за окном замелькали пригороды Лондона, Ива вновь заговорила.

– У тебя итальянское имя, – заметила она тихо, – но не акцент. Иногда ты говоришь как американец, но иногда почти как итальянец или француз. Как так получилось?

И почему только женщины все делают невпопад? Кто мешал ей поинтересоваться его прошлым до того, как его рука успела побывать в ее трусиках? Хотя, с другой стороны, может, просто порадоваться, что она больше не пытается расспрашивать его о семье?

– Потому что я родился в Штатах и прожил там до восьми лет, а потом меня отправили в интернат в Европу.

Ива кивнула, и Данте почти ждал, что она недовольно поморщится, как и все остальные женщины, считая, что покажет свои чувства, изобразив, как ужасно отсылать такого малыша из дома. Но потом вспомнил, что англичан воспитывают иначе, да и вообще они сами частенько отправляют сыновей в интернаты.

– Тебе там понравилось?

Данте кивнул, отлично зная, что многим это кажется странным. Ведь почему-то предполагается, что любой нормальный ребенок будет в ужасе, вздумай кто вырвать его из сердца семьи. Вот только в его случае никакого сердца и не было. Уезжая, он оставлял позади лишь пустоту, злость и чувство вины.

– Более чем. Интернат располагался в заснеженных и невероятно красивых швейцарских горах. – Данте отчетливо вспомнил кружащиеся снежинки, которые заворачивали мир в безмолвное покрывало, окутывавшее холодной пеленой, сквозь которую никто и ничто не могло его тронуть. – Каждый день мы катались на лыжах и так уставали, что сил на размышления просто не оставалось. И там были дети со всего мира. Было здорово.

– А другие языки ты знаешь?

– Да. Французский, итальянский и немецкий.

– И поэтому живешь в Париже?

– Не помню, чтобы говорил, что там живу.

Краешком глаза он уловил, как она слегка ссутулилась.

– Наверное, в Интернете прочитала. Но тебе не за что меня винить, – добавила она торопливо.

– А я тебя ни в чем и не виню. – Даже во вновь повисшем между ними сексуальном напряжении, что мешало сосредоточиться на дороге. Но чего он еще хотел? Их же неоднократно прерывали на самом интересном месте, и они оба так и не получили удовлетворения.

И сейчас он не мог думать ни о чем, кроме мягкости шелковистой кожи и невероятной стройности, что он успел полюбоваться, пока Ива стояла перед ним в одном лишь белье. Тогда он сумел устоять, но почему ему сейчас невыносимо хочется остановить машину и отвести ее куда-нибудь… да куда угодно, лишь бы они вновь остались наедине, чтобы он смог сорвать с нее одежду и ласкать, пока она не начнет вновь молить заняться с ней любовью.

Что на него вчера нашло, что он ей отказал? Он же с легкостью мог познакомить ее с радостями секса, да и возможен ли для девственницы кто-то лучше него? Но вопрос же не в технике, а в его неспособности строить отношения…

– Так почему Париж?

Что ж, похоже, она сама напрашивается, чтобы он объяснил, почему ей чертовски повезло не попасть к нему в руки.

– Потому что он удачно расположен, в самом центре Европы. Мне нравится и сам город, и кухня, и культура. Ну и, разумеется, женщины. Француженок просто невозможно не любить.

– Не сомневаюсь.

Пару минут они ехали молча.

– Почти на месте. – На этот раз тишину нарушил Данте. – Есть какие-то планы на сегодня?

Разглядывая знакомые улицы, Ива вдруг поняла, что сейчас они попрощаются. Но так нечестно! Он не просто ей отказал, но намеренно заговорил о других женщинах, француженках, словно специально хотел показать, как легко ее забыть. И это как раз тогда, когда она размышляла, что он не из тех, из кого получаются мужья и отцы. А значит, практически идеальный мужчина для такой, как она.

Что ж, похоже, ей придется просто забыть глупую фантазию. Уж как-нибудь она это переживет. Как уже пережила множество всего остального. Но жертву из себя она строить не станет. Она старательно напомнила себе, как яростно он ее целовал, дрожа от желания.

– Прогуляюсь в Риджентс-парке, сейчас там все цветет, а вечером схожу в кино с друзьями. А ты?

– Заберу сумку и полечу во Францию. – Он подавил зевок. – За последние дни столько всего случилось.

Вот оно.

Ива наконец-то поняла, что имела в виду мать, говоря, что всегда следует держать марку. И сейчас вошла в дом с высоко поднятой головой и расправленными плечами.

Вытащив из шкафа сумку, она протянула ее Данте.

– Можно посмотреть на тиару?

Он покачал головой.

– Не стоит.

– Даже несмотря на то, что я случайно пронесла через таможню незадекларированную драгоценность?

– Сама виновата. Не нужно хватать чужие сумки.

Не нужно было ее отвлекать.

– Я же могла оказаться в тюрьме.

– Я бы заплатил за тебя залог, – улыбнулся Данте.