Слово «авантюристка» воспринимается нами как не очень почтенное. Что-то вроде обманщицы, мошенницы, чуть ли не спекулянтки. Согласно словарю Даля, «авантюрист — искатель счастья, приключений; землепроходец, проходимец».
Слово «авантюра» по-французски означает приключение. И авантюристка — или авантюрьерка, как очаровательно говорили в старину! — это не более чем искательница приключений. Совсем другое дело, верно? Если авантюристка все же мошенница, то она пытается не обмишурить ближнего своего, а — обмануть судьбу.
Искать приключений, уметь переписать предначертанное тебе от века, обладать достаточной смелостью, чтобы пройти — или хотя бы попытаться пройти! — по другой тропе, чем та, которая ждет тебя от рождения. Споткнуться на этой тропе, упасть, свалиться в пропасть, выбраться снова на дорогу жизни или остаться лежать во прахе — но до самого смертного часа помнить, что хоть ненадолго, а все же удалось поспорить с непререкаемой волею небес!..
Именно о таких женщинах, отмеченных в русской истории с первых лет ее исчисления, и рассказывается в этой книге.
Авантюра, которой не было (Наталья Лопухина)
— Ваше величество… ваше величество! Все ждут выхода императрицы!
Голос распорядителя бала наконец-то достиг слуха Елизаветы, и та встрепенулась.
Ах боже мой! Она никак не привыкнет к этим словам: императрица, ваше величество… Никак не привыкнет к тому, что все ловят каждое ее слово, каждый благосклонный взгляд. Исполняют всякую причуду, пусть даже и стиснув зубы и втихомолку поминая государыню недобрым словцом.
Особенно доставалось от нее женщинам. Красивым женщинам!
Ибо красоток императрица не любила. Ни свеженьких, ни перезрелых — на дух не переносила. Будь ее воля, подбирала бы к себе в свиту только уродин, да вот незадача: бедна Россия уродинами. Куда ни плюнь, непременно попадешь в красавицу.
Однако мало родиться красавицей. Надобно еще иметь возможность красоту свою показать! А что помогает в этом женщине наилучшим образом? Конечно, платье!
Что и говорить, по части нарядов с императрицей тягаться мудрено. Хватит, наносилась она одно и то же беленькое платьице, «из економии» подбитое темной тафтой! Чуть взойдя на престол, Елизавета вменила в непременную обязанность всем купцам, привозящим в Петербург заморские ткани, ленты и кружева, сначала ей их показывать, давать возможность выбрать наилучшее, и только потом пускать оставшееся в продажу. И платьев у нее теперь столько, что даже если по три раза на день их менять, то чуть не на пятнадцать лет хватит. И ни разу не повторишься!
Однако императрице этого было мало. Мало! Она хотела непременно быть уверенной, что никто из придворных дам не сможет с нею тягаться. А потому запретила им носить платья наимоднейших фасонов и делать новые прически, прежде чем сама их не опробует, не насладится ими и не перестанет их носить. Тогда — пожалуйста, сколько угодно причесывайтесь! А покуда они в моде, красоваться имеет право только Елизавета!
Между прочим, несколько дней назад привезли модные картинки из самого Парижа. Оказывается, волосы нынче пудрят самую малость, трубчатые локоны красиво раскладывают по плечам, закрепив их на затылке, а одну прядь украшают каким-нибудь роскошным цветком. Желательно розою. Императрица только вчера первый раз явилась с новой прической и произвела фурор. Ах, как приятно быть единственной в толпе красавиц и знать, что никто более…
Что-о? А это еще что такое? Это чьи волосы завиты трубчатыми локонами, собраны на затылке, а одна прядь украшена розою?!
На мгновение Елизавете почудилось, что она видит в зеркале отражение собственной прически, — но нет, это было никакое не отражение, ведь у императрицы волосы рыжеватые, яркие, а эти блеклые, словно выгоревшая солома.
Кто посмел собезьянничать новомодную прическу?!
Кто, кто… да кто же иная, как не эта наглая статс-дама Наталья Лопухина!
Елизавета даже покачнулась, увидев ее. Звуки алеманы[1] и выражение голубых глаз Натальи Лопухиной словно отшвырнули ее назад — в прошлое. Словно бы опять сделался на дворе слякотный и снежный ноябрь 1741 года, и на ней, Елизавете, то самое тафтяное «економное» платьишко, и называют ее не Елизавета Петровна, а с насмешкой — Елисавет или вовсе Елисаветка, и стоит она, нагнув голову и дрожмя дрожа от страха. А перед ней невидная, с незначительным личиком вытянулась во весь свой невеликий росточек правительница Анна Леопольдовна (племянница!) и, поджимая губки, говорит высокомерным тоном, который эта девчонка, внезапно взлетевшая на невероятные выси богатства и славы, уже успела усвоить по отношению к своей тетушке-неудачнице, говорит страшные вещи! Обвиняет ее в сговоре с французами Лестоком и Шетарди, со шведом Нолькеном — и это в то время, когда Россия находилась в состоянии войны со Швецией. Анна, можно сказать, впрямую назвала Елисавет заговорщицей. А под конец пригрозила арестовать Лестока и подвергнуть его пыткам…
Как ни перепугалась Елисавет, у нее хватило ума не бухнуться на колени с покаяниями, а притвориться обиженной, заплакать и, разумеется, отрицать все эти слухи.
