Нежный человек - [21]

***

Дверь отворила Лариса Аполлоновна и, не сказав ни слова, удалилась на кухню, сосредоточенная на какой-то одной мысли. Эта мысль Ларисы Аполлоновны Сапоговой, женщины гордой и невероятно самолюбивой, не поддавалась определению. Гордость на нее находила словно стихия, словно взрыв вулкана, что самое поразительное, черной мысли как таковой, четкой, ясной, определенной, в голове не возникало. В минуты такого состояния мысли вообще исчезали, взамен появлялись какие-то чертовски неприятные ощущения полной беззащитности и того, что вот перед нею где-то маячит провал пустоты – словно точка; ее обуревала стихия гордого самолюбия, а видимое упрямство принималось за твердость нрава.

Лариса Аполлоновна слыла женщиной деятельной, состояла во всех общественных организациях, какие вообще могут существовать в нашей стране, включая общество автолюбителей, и во всех случаях, связанных с переселением в их доме, участвовала обязательно она. Энергия, что в мире человеческом ценилось всегда, ценится и поныне. А ее бурная энергия не имела границ. И все это потому, говаривала она, что «я ем здоровую пищу – сало свиное, телятину, баранину, масло, в нормальном количестве лук, чеснок, всякие овощи – круглый год, а еще потому, что чувствую непреходящую нужность себя родной стране и лично миру во всем мире. Это мне придает колоссальные силы, и я наверняка доживу до ста десяти лет». В особо мрачные дни своей жизни Лариса Аполлоновна читала роман «Красное и черное» Стендаля, роман «Человек, который смеется» Виктора Гюго, и последние сцены из «Идиота» Достоевского. В радостные дни ее привлекали газеты и политическая литература, до которых была превеликая охотница. Сейчас перед нею лежал раскрытый роман «Красное и черное» на странице, где Матильда целует отрубленную голову своего возлюбленного. Тетя Лариса сидела за столом перед открытой книгой прямо, смотрела перед собою ничего не видящими глазами, сосредоточенность сковывала ей мозг, и она ничего не могла поделать с собой.

– Вы больны? – спросила тихо Мария, глядя с сожалением на тетю и не узнавая ее. Та медленно повернула к ней замершее лицо, но ничего не ответила. – Тетя Лариса, если зуб – не дай бог! Я знаю одно средство. – Мария испугалась: тетушка совсем не реагировала на слова, сидела молчаливая – фанатичное упрямство на лице. – Чего же молчите? Больно?

– Не больно, милочка наивная, – ответила некоторое время спустя Лариса Аполлоновна, медленно и как бы нехотя поворачивая к ней бледное лицо, от одного вида которого – когда тетя посмотрела в упор на Марию – словно током ударило, так испугало лицо ее, совсем чужое, незнакомое. На кухню пришла Ирина, поздоровалась с Марией и спросила:

– Аполлоновна, чая просили давно. Не слышишь?

Лариса Аполлоновна тяжко вздохнула, налила в чашки чая, подумала и налила еще в четвертую, поставила на поднос и, неся его на вытянутых руках, направилась в комнату Ирины. Она протестовала, весь вид Ларисы Аполлоновны говорил, что она делает недостойное ее гордого самолюбия. Но на лице покоилась твердая решимость вынести до конца унижения, которые претерпевает по необходимости.

– Давайте я сделаю. – Марии стало жаль тетушку, но Лариса Аполлоновна уже ступила в гостиную, держа путь в комнату дочери. Только слегка дернулось плечо, и она на мгновение замедлила движение.

У Ирины в комнате дым стоял коромыслом. Курили американские сигареты «Филипп Моррис». Дочь впервые курила при матери, и та ей ничего на это не сказала – тоже впервые. Олег Оболоков что-то говорил Ирине, с вызовом сидевшей на подлокотнике кресла, в котором помещался кандидат исторических наук. Ирина из последних сил тянула в себя дым, кашляя и отмахиваясь; она причмокивала, стараясь этим подчеркнуть, какое большое наслаждение получает от курения.

– Здравствуйте, – сказала Мария, все еще не отходя от боли за тетю Ларису.

– Вы курите? – спросил в ответ Оболоков и бросил красивую пачку сигарет на журнальный столик. – Курите. Сигареты в некотором роде удивительные.

Лариса Аполлоновна при этих словах с испугом обернулась на племянницу.

– Я не курю, – ответила Мария. – Одна капля никотина убивает слона.

– Не слона, а лошадь, – рассмеялся Оболоков. – Но не надо быть лошадью. Человек все вынесет. Уж если ихтиозавров пережили лошади, то уж человек лошадь переживет. Понимаете меня? В известном, религиозном, смысле – вред! Но человеку, извините меня, помимо религиозной ограниченности, надо думать самому, ему дан разум. Разум, чувство и воля – вот главные человеческие качества. Хотя! Опять же! Смотря как рассматривать этот вопрос в эпоху интенсивного исследования и изучения жизни. – Оболоков говорил, как обычно наслаждаясь вязью собственных слов, ему важно было получить ощущение внутреннего удовлетворения. Он признавал за собою право, внутренне совершенствуясь, смотреть на жизнь с таким расчетом, чтобы его широкие возможности соответствовали не менее широким запросам. Оболоков полагал, что трезво, разумно оценивает происходящее вокруг и решения может принимать с учетом своих возможностей и возможностей людей, находящихся в сфере его интересов. Он считал необходимым жить в ладу с самим собой. Иметь модель мира по крайней мере для самого же себя – вот к чему с давних пор стремился Оболоков. В то же время он понимал, что для этого нужно потратить часть своей жизни, а жизнь так коротка, на многое просто не хватит времени. Да, но ведь придется преодолевать препятствия, которые постоянно будут возникать на пути, и чем ближе он будет находиться к цели, тем серьезнее возникнут препятствия.