Нежный бар - [34]

Мы прошествовали обратно к стульям, высунув языки, как Уилбер. Ни у одного из мужчин не было полотенца, и я, завернувшись в свое, чувствовал себя маменькиным сынком. Мужчины шлепнулись на свои пляжные стулья, позволив солнцу высушить их огромные тела. Они закурили сигареты и сигары, держа их влажными пальцами, и вздохнули от удовольствия, когда дым наполнил грудь. Я, как Белый Филин, закурил крабовую ногу.

Обсохнув, мужчины поставили стулья в круг, открыли газеты и стали пылко обсуждать новости дня. Разговор завертелся вокруг меня кругами, как карусель. Как насчет Патти Херст![29] Она немного не от мира сего. Может, и так, но я все равно бы ее трахнул. А если бы у нее был автомат в руках, ты бы все равно ее трахнул? Особенно если бы у нее в руках был автомат, ха-ха! Ты совсем больной. Если и нужно кого-то отыметь, то я сегодня отымею «Метс». В конце концов — Кус должен выиграть, правда? Лентяй долбаный. Ставь на Куса — останешься с носом. Запиши меня в свою книжечку — ставлю на «Метс». Как, черт возьми, Формен остановил Фрейзера,[30] кто-нибудь может мне сказать? Самым лучшим боксером, которого я когда-либо видел, был Бенни Басс. Да, мой старик видел, как он проиграл свой титул Шоколадному Парню Монталво! Черт подери, в Бейруте кровавое месиво. Рейган говорит, что у него есть ответ. Господи Иисусе, в таком случае где, мать твою, вопрос? Какой замечательный захват у этого Формена! Он мог бы поезд остановить. Вы читали, где прошла свадьба праправнука Натана Хейла[31] в выходные? Дайте мне свободу или дайте умереть — вот что скажет жених приблизительно через месяц. Послушайте: двое мужчин найдены в багажнике автомобиля в аэропорту Кеннеди — полицейские подозревают, что дело нечисто. Кто-то поднялся ни свет ни заря, чтобы обмануть нью-йоркских копов. Восторженные отзывы о новом романе об Ирландии Леона Юриса. Едоки картошки встречают едоков лотоса. Что, черт возьми, это значит? Может быть, я прочту эту книгу летом на пляже: я недостаточно осведомлен о родине своих предков. Родина твоих предков — Квинс, придурок. Эй, «Челюсти» сегодня идут в Рослине, давайте сходим. Я не буду смотреть «Челюсти», я месяц не мог зайти в воду после того, как прошлым летом посмотрел этот фильм. Не парься, акулы к тебе не подплывут, придурок, твоя кровь на девяносто процентов состоит из алкоголя. У него яйца как оливки в коктейле — акула куснет разок и вырубится. Откуда такая осведомленность о моих яйцах, интересно знать? Я скажу тебе, кто вырубится, — ты, если не трахнешь Патти Херст.

— Кто такая Патти Херст? — спросил я дядю Чарли.

— Телка, которую похитили, — отозвался тот. — Она влюбилась в своих похитителей.

Я внимательно посмотрел на него. Посмотрел на всю компанию. Мне казалось, что я понимаю, что чувствовала Патти Херст.

Ребята нарисовали в центре круга часы и поручили мне разбудить их, когда тень дойдет до деревянной палочки, воткнутой в песок. Я изучал тень, медленно ползущую по циферблату. Я слушал храп, смотрел, как чайки вылавливают из моря ракушки, и подумывал о том, чтобы вытащить палку. Если я вытащу палку из песочных часов, время остановится и этот день никогда не кончится. Когда тень дошла до палки, я осторожно разбудил каждого из них по очереди.

По дороге домой ребята, одурманенные пивом и солнцем, молчали. Но тем не менее общались при помощи жестов и мимики. Целые диалоги состояли из пожиманий плечами и нахмуренных бровей. У Джо Ди пожимать плечами получалось явно лучше, чем расслабляться.

Нашей первой остановкой в Манхассете был «Диккенс». Компания собралась у задней двери, поглядывая на меня, пока дядя Чарли не кивнул и они не позволили мне войти с ними. Мы прошли в помещение ресторана. Слева я увидел длинные ряды кабинок. Дальше находился непосредственно сам бар, где вдоль стойки стояла группа мужчин. Их лица казались еще краснее, чем наши, хотя было непохоже, что они обгорели, а носы напоминали овощной прилавок — слива, помидор, яблоко и грязная морковина. Дядя Чарли представил меня каждому из мужчин, последним назвав самого маленького и печально известного Твою Мать, который отошел от барной стойки и приблизился ко мне. Его череп с туго натянутой на него темно-коричневой кожей, казалось, светился изнутри — то ли из-за неподдельной радости, то ли благодаря выпитой водке, а лицо было как пакет из коричневой бумаги, внутри которого тлела свечка.

— Это, должно быть, вымзик с мырлым шрапсом. — Он пожал мне руку, улыбаясь и весь превращаясь в улыбку, несмотря на сухие губы и картонные зубы.

— Чаз, — сказал он, — я не позволю ему… Это я вам говорю, твою мать, мать твою, хо-хо-хо.

Я посмотрел на дядю Чарли, ища помощи, но тот рассмеялся и заверил Твою Мать, что все именно так, как он говорит.

Твою Мать повернулся ко мне и спросил:

— Какая самая стушная вещь, которую ты и твой добаный дюдя делили в тыкой погорявый мерный стып?

Мое сердце забилось чаще.

— Даже не знаю.

Твою Мать рассмеялся и потрепал меня по голове.

— Да брось ты барвыняться, тобик мыж!

Дядя Чарли налил себе выпить, а мне дал «Рой Роджерс»[32] и попросил занять себя чем-нибудь, пока они с ребятами поговорят по телефону. Я запрыгнул на барную табуретку и стал медленно вращаться, запоминая каждую деталь интерьера бара. На деревянных перекладинах под потолком висели сотни коктейльных бокалов, которые отражали свет, как большой подсвечник. На сорокафутовой полке за стойкой были расставлены в огромном количестве бутылки с алкоголем всех цветов радуги, которые тоже отражались в бокалах наверху. Создавалось впечатление, что находишься внутри калейдоскопа. Я провел рукой по поверхности стойки. Прочное дубовое покрытие. В три дюйма толщиной. Я слышал, как один из мужчин сказал, что дерево недавно покрыли несколькими слоями лака. Поверхность была рыжевато-коричневой, как львиная шкура. Я осторожно погладил ее. Я восхищался дощатым полом, до гладкости отполированным миллионами шагов. Изучал свое отражение в старомодных серебряных кассах, как будто купленных в сельской лавке в прерии. С тем же яростным исступлением, которое я обычно испытывал, представляя себя Томом Сивером, я теперь представлял себя самым популярным мужчиной в «Диккенсе». Народу в баре было не протолкнуться. Поздний вечер. Я рассказывал что-то, и все меня слушали.