Нежный бар - [30]

Вдруг посреди улицы началась перестрелка. Четверо мужчин сказали шерифу, что собираются захватить город прямо сейчас. Они вытащили пистолеты. Шериф тоже достал пистолет. Бац! Шериф упал.

— Их было больше, — заметила мама. — И они были лучше вооружены.

Когда мертвый шериф встал и отряхнул с себя пыль, мама повернулась ко мне. Она сказала, что мне нужно съездить на лето в Манхассет.

— Это для нас единственный выход, — сказала она. — Я не могу оставить тебя одного в квартире на все лето. Одно дело несколько часов после школы, и совсем другое — целых три месяца. А пока ты гостишь в Манхассете, у меня будет возможность работать сверхурочно, найти подработку и, может быть, отложить деньги на мебель.

— Как же ты справишься без меня? — спросил я.

Она смеялась, пока не поняла, что я не шучу.

— Со мной все будет хорошо, — ответила она. — Время пролетит быстро. Тебе будет весело, а я буду знать, что ты не скучаешь и живешь с людьми, которых любишь.

— Где ты возьмешь деньги на билет на самолет?

— Возьму кредит и разберусь с этим позже.

Мы никогда не разлучались даже на три дня, а мама предлагает расстаться на три месяца? Я пытался спорить, но все уже было решено. Наша двусторонняя демократия превратилась в благожелательный диктат. Но, может, это и к лучшему. Я не смог убедить маму, что перспектива увидеть Макграу и двоюродных сестер меня не прельщает. В ту пору я еще не очень хорошо умел врать.

В ночь перед моим отъездом, пока я спал, мама написала мне письмо, которое отдала перед посадкой на самолет. Она писала, что мне нужно заботиться о бабушке и не ссориться с двоюродными сестрами и братом и что она ужасно будет по мне скучать, но знает, что в Манхассете мне будет хорошо. «У меня нет денег, чтобы отправить тебя в летний лагерь, — писала она. — Поэтому Манхассет будет твоим лагерем».

Ни я, ни она и представить себе не могли, что она посылала меня в лагерь под названием «Диккенс».

12 КОЛЬТ, БОБО И ДЖОДИ

Это случилось после того, как я пробыл в Манхассете около двух недель. Я кидал резиновый мяч о стенку гаража, воображая себя Томом Сивером, отбивающим очередную подачу в наружном углу, чтобы выиграть седьмой иннинг, когда среди шума на трибунах — ветра, шуршавшего ветвями деревьев, — я услышал свое имя. Я оглянулся.

— Ты разве не слышишь, что я тебя зову? — сказал дядя Чарли. Господи Иисусе.

— Извини.

— Гилгамеш.

— Прости, что ты сказал?

Он вздохнул и заговорил с подчеркнутой медлительностью, обозначая слоги четче, чем обычно.

— Джилго. Пляж. Хочешь поехать на пляж Джилго?

— Кто?

— Ты.

— С кем?

— Со своим дядей. Что с тобой сегодня?

— Ничего.

— Как быстро ты сможешь собраться?

— За пять минут.

— Как насчет двух?

Я кивнул.

В доме было пусто. Бабушка ушла за покупками. Дедушка отправился прогуляться, а двоюродные сестры с братом, хотя и жили неподалеку, не навещали нас из-за ссоры между тетей Рут и бабушкой. Можно ли мне уехать на пляж, никому не сказав? Мама несколько раз меня предупреждала: никуда не уходи без разрешения. Она до сих пор беспокоилась, что отец меня похитит, и бабушка часто напоминала мне об этом. Я не знал, что мама с бабушкой попросили дядю Чарли «занять меня чем-нибудь», потому что я слишком много времени проводил в одиночестве и жаловался, что скучаю по маме. Они обратились к дяде Чарли за помощью, предполагая, что он мне все объяснит. Они забыли, что дядя Чарли, как и тетя Рут, никогда ничего не объяснял.

Я поддел плавки под летние штаны, положил в целлофановый пакет полотенце и банан и сел на крыльцо подумать. Думать было некогда. Дядя Чарли уже шел через лужайку, одетый в свой вариант пляжного костюма: кепка для гольфа с надписью «Бинг Кросби»,[23] темные очки и джинсы. Он уселся за руль своего массивного черного «кадиллака», который недавно приобрел у приятеля Стива. Он обожал эту машину. Я видел, как он с нежностью поправил зеркало заднего вида, будто убирая прядь волос с лица любимой. Потом сдвинул козырек кепки, закурил «Мальборо» и завел мотор. «Кадиллак» задрожал и тронулся. Время истекло. Сделав глубокий вдох, я побежал. Когда я открыл дверь со стороны пассажирского сиденья и влез в машину, дядя Чарли вздрогнул от неожиданности.

— О, — сказал он. — Хорошо. — Мы переглянулись. — Лучше прыгай назад.

— Почему? — спросил я.

— Будут еще пассажиры.

Я уселся на высокое заднее сиденье как принц, которого везет рикша, и мы поехали по Пландом-роуд, мимо «Диккенса», мимо Мемориального поля. В южной части города мы остановились у дома, в котором были задернуты все занавески и закрыты ставни. Дядя Чарли посигналил. Из боковой двери показался мужчина лет на десять младше дяди Чарли, с блестящими черными волосами и печальными черными глазами. У него было крепкое тело, широкие плечи и широкая грудь, и он походил на молодого Дина Мартина. Я подумал, что он, возможно, один из тех игроков в софтбол, которых я видел раньше, хотя его поведение сейчас было иным. Он не смеялся и не дурачился. Он страдал от боли, прикрывая глаза, как узник, которого выпустили из темной камеры.

Наклонившись над водительским окном, он прохрипел:

— Эй, Чаз, ну что скажешь?