Нежность - [32]

Он снова вошел в кабинет Шарля. Тот сидел с набитым ртом. Жевал криспролл, пытаясь успокоиться. Люди часто пытаются расслабиться с помощью вещей, которые их бесят. Он весь дрожал, ерзал, ронял крошки изо рта. Маркус был изумлен. Как такой человек может руководить фирмой? Но Шарль был изумлен еще больше. Как такой человек может руководить сердцем Натали? Из двух их изумлений родилась зависшая пауза: никто не мог себе представить, что сейчас произойдет. Маркус не знал, чего ему ждать. А Шарль не знал, что ему сказать. Прежде всего, он был в шоке: «Но как это возможно? Он же противный… какой-то бесформенный… кисель, сразу видно, что кисель… ах нет, это невозможно… еще и смотрит как-то искоса… ах нет, какой кошмар… ну совершенно не для Натали… даже рядом не стояло, нет, нет… это просто отвратительно… и речи быть не может о том, чтобы он по-прежнему вертелся вокруг нее… не может быть и речи… я его отправлю обратно в Швецию… да, точно… небольшой такой перевод по службе… прямо с завтрашнего дня переведу!»

Шарль мог жевать эту жвачку еще долго. Он просто утратил дар речи. Но, в конце концов, он велел ему прийти, значит, надо что-то сказать. Чтобы выиграть время, он предложил:

— Хотите криспролл?

— Нет, благодарю покорно. Я уехал из Швеции, чтобы больше не есть эти хлебцы… Не начинать же мне здесь.

— Ах… ха… очень остроумно… ха… хи!

Шарль зашелся хохотом. У этого придурка есть чувство юмора. Но какой придурок… хуже нет таких вот: рожа депрессивная, и вдруг — юмор… не ждешь ничего похожего, а тут раз — и шутка… Наверняка именно в этом его секрет. Шарль всегда знал, что это его слабое место: он слишком редко смешил женщин в своей жизни. Вспоминая свою жену, он даже начал подозревать за собой способность превращать их в зануд. В самом деле, Лоранс не смеялась уже два года, три месяца и семнадцать дней. Он это помнил, потому что отметил у себя в настольном календаре, почти как отмечают лунные затмения: «Сегодня — смех жены». Все, хватит уже отвлекаться. Надо говорить. Чего он боится, в конце концов? Он тут шеф. Именно он решает, сколько будут стоить талоны в столовую, это вам не шубу в трусы заправлять. Нет, в самом деле, надо взять себя в руки. Но как говорить с этим человеком? Как смотреть ему в лицо? Да, ему противно, что тот мог прикасаться к Натали. Прижиматься губами к ее губам. Какое святотатство, какое кощунство! О, Натали. Он всегда любил Натали, это очевидно. Наши страсти никогда не кончаются. Он думал, что легко сможет ее забыть. Но нет, прежнее чувство лишь впало в зимнюю спячку и теперь пробуждалось опять, причем в самом своем циничном виде.

Он видел и еще одно решение, более радикальное, чем перевод: уволить его. Наверняка тот допустил какую-нибудь ошибку по работе. Всякий может допустить ошибку. Но вообще-то он не всякий. Доказательство: он встречается с Натали. Быть может, это образцовый служащий, один из тех, кто с улыбкой остается на сверхурочные, один из тех, кто никогда не требует повышения зарплаты, — в общем, один из самых тяжелых случаев. Может, этот гений даже не член профсоюза.

— Вы хотели меня видеть? — напомнил о себе Маркус, прерывая долгую череду минут, которые изумленный Шарль просидел в прострации.

— Да… да… сейчас обдумаю одну вещь и буду целиком в вашем распоряжении.

Нельзя вот так заставлять его ждать. Почему нельзя, можно: он его оставит тут на целый день, просто чтобы посмотреть на его реакцию. Но для него это не проблема. Вот ведь, если подумать, что может быть неудобнее, чем сидеть напротив человека, который с вами не разговаривает. Тем более если этот человек — начальник. Любой другой служащий стал бы проявлять беспокойство, быть может, слегка бы вспотел, сделал какой-нибудь жест, положил ногу на ногу, вытянул ноги… А тут — ничего похожего. Маркус просидел все десять, а может, пятнадцать минут неподвижно. Совершенно стоически. Это просто неслыханно, опять же если подумать. Этот человек, бесспорно, наделен большой духовной силой.

Маркус же в эту минуту был попросту парализован весьма неудобным чувством неуверенности. Он не понимал, что происходит. За долгие годы работы он ни разу не видел шефа, а теперь тот вызывает его и с головой окунает в молчание. Оба они, сами того не зная, являли друг другу образ силы. Шарль должен был заговорить первым, но ничего не поделаешь — его слова были за семью печатями. Он, как загипнотизированный, смотрел Маркусу прямо в глаза. Поначалу он думал избавиться от него, но теперь в нем зрела другая идея. Параллельно с агрессией в нем явно нарождалось какое-то неодолимое влечение. Ему надо не отталкивать его, а увидеть в деле. Он наконец заговорил:

— Простите, что заставил вас ждать. Просто я люблю не спеша взвесить свои слова, когда с кем-то говорю. Особенно когда нужно сообщить то, что я собираюсь вам сказать.

— …

— Так вот, до меня дошли сведения о том, как вы ведете дело номер 114. Знаете, от меня ничто не ускользнет. Мне все известно. И, должен сказать, я просто счастлив, что вы наш сотрудник. И в Швеции тоже, я им про вас говорил, они гордятся, что их соотечественник добился столь выдающихся результатов.