Нежнорогий возвращается в лес - [50]
Бывает и так, что человек ополчится на жуков-вредителей, станет их изводить на полях всякими ядами. Прилетят гости с севера — наши птицы, — кинутся подбирать жуков, а те отравлены. И гибнут в неведении птицы. Отчего все меньше становится белых аистов? Да оттого, что на далеком юге, в саваннах Южной Африки, наедаются они отравленной саранчи и гибнут.
Не столь обилен птичий поток, струящийся по птичьей дороге весной, но все же возвращаются пернатые. Наши птицы. Готовые петь, по-весеннему нарядные. Весной им некогда подолгу отдыхать. Остановятся переждать непогоду, потом еще поспешнее мчатся к родным гнездовьям.
Вот уже потянулись в родные края дикие голуби витютни. На большой высоте движутся, как и осенью. Спешат, им пора уже ворковать, апрель — голубиный месяц.
Мало кто попадается в ловушку. Но кто угодит, продолжает свой путь уже с колечком.
Я получил известия о птицах, окольцованных осенью. Письма адресованы не мне лично: на кольцах проставлен адрес Центра кольцевания. А товарищи из Центра, получая письма, извещают меня. В домик почтальон привозит письма на мотоцикле.
Ястреб-перепелятник погиб во Франции. Улетел следом за всеми птицами и сложил свою буйную голову.
Три большие синицы, видимо на перелете, были пойманы в Калининградской области и выпущены на волю. Об одной дали знать из предместья Берлина. Зимой любопытная синичка влетела в открытую форточку и попала в комнату. Ее тоже выпустили.
Несколько зеленушек были убиты на охоте в Италии, одна — во Франции (крохотные птички, ростом с зяблика, а тоже — предмет охоты!).
О зябликах дали знать из земли Баварии в Германии, из Испании.
Три чижа были найдены в Северной Африке.
Немногочисленны вести об окольцованных пернатых: ведь далеко не все они попадаются в руки человека. Но даже и эти немногие сведения помогают больше узнать о птичьих кочевьях.
Про мохноногого сыча никто не сообщил. Не попался, значит, никому. Ночная птица. Хочется верить, что он благополучно вернулся в свое обжитое дупло и по ночам дудит в глиняную свистульку.
Где и когда обнаружены мои птицы, я записал в толстую тетрадь. И часто листаю ее, мыслями уношусь следом за птицами.
Недолгие дневные дела окончены.
Надеваю своим друзьям по кольцу на лапки. Дрозду — покрупнее. Зяблику — из самых маленьких. Как чижам. На память обо мне. А я стану ждать от них вестей. Ох, не хочется получить сообщение: добыт на охоте… найден… Я бы хотел узнать, что они «пойманы и отпущены…». Это был бы для меня праздник: знать, что мои приятели счастливо странствуют по белу свету. Ведь зима, проведенная под одной крышей, сближает.
Я взял обоих и вышел наружу. Недалеко пойду. Здесь же, на полянке, где недавно красовались яркие мухоморы, где ветер кружил восковые листочки берез, а потом белел снег и горсть алых ягод сушеной рябины сманила черную птицу в сетку-силок, здесь и отпущу их…
Черный дрозд едва умещается в горсти. Озирается, вертит головой. Зяблик посматривает своими бойкими, живыми глазками. Его несу в другой руке. Разжимаю пальцы — прощайте! Обе птицы замерли от неожиданности. Через миг встряхиваются и взлетают. Черный дрозд опустился неподалеку, на березу, потом снялся и опять сел, поближе к вершине. Озирается. Воображаю, каково ему: давно не видел привольного мира. Зяблик упорхнул подальше, в сосняк. Сидит, должно быть, на сосновой ветке, заливается…
Грустновато мне без этих двух пичужек. Оказывается, привык. И не тянет в домик, где никого не осталось. Но не держать же взаперти двух птиц себе в угоду. Сейчас, когда настало время песен, когда пора устраивать гнезда…
Иду вдоль взморья.
Плывет гусиный караван. Гуси-гуменники. Зимовали на побережье Франции, в Голландии или в Данни… Серые гусите уже прибыли к себе на север. Скоро и гуменники перестанут пролетать. Потом промчатся казарки, маленькие, изящные гуси. Они последними возвращаются в родные северные края.
Спешат, дружно работают крыльями гуси.
Я помахал им рукой. Счастливого полета! Доброй вам, безопасной дороги по птичьему пути! Летите, гуси, летите к родным гнездовьям.
Не пойду в свою хижинку ни сегодня вечером, ни на ночь. До утра пробуду под открытым небом, стану слушать весеннюю ночь.
Дни уже заметно удлинились. Не сразу темнеет.
Взошел месяц, очень тонкий, ясный.
Весенней порой бывает такой прозрачной чистоты месяц, даже ночь от него становится ясней. Наступают прозрачные, сквозные вечера. И никогда так крепко не благоухает земля, как весенними вечерами.
Слышны птичьи голоса. Высоко поднялся месяц. Мимо прозрачного его лика проносятся, стремясь на родину, птицы севера.
— На север!
Все чаще так выкликает кто-нибудь из гусиной стаи. Вытянет шею, начнет озираться, будто что-то почуял, расслышал далекие, зовущие его голоса.
И остальные птицы поднимут головы, перестанут искать корм, растревожатся, ведь вскрик напомнил им то, чего они все ждут, к чему стремятся.
Но только одна птица выкрикнет: «На север!» Другие послушают, послушают да и примутся за свои дела. А кто-нибудь ответит:
— Пока не пора, пока не пора…
На далеком морском берегу, где зимы окутаны туманом и сыростью, где реки не замерзают, где так много удобных пойменных низин, где теплые отмели, — там зимуют серые северные гуси.
