Нежное Сердце - [2]

Ни у того, ни у другого не было никакой одежды, если не считать одеждой большой передник на бедрах. В платье нуждаются европейцы, в Африке же оно совершенно не нужно. В коричневом с первого же взгляда можно было узнать негра из племени бари, наиболее трудолюбивого и храброго, занимающегося земледелием и скотоводством и лучше других негров умеющего оберегать свою шкуру. Карлик, наоборот, принадлежал к племени акка, — тем карликовым цыганам с Верхнего Нила, которые не имеют постоянного местожительства и живут только охотой.

Акка равнодушно лежал, растянувшись на земле и, по-видимому, дремал. Негр держал в руках винтовку и внимательно смотрел вверх на дерево. На дереве не было дичи, которая могла бы составить предмет охоты, но в ветвях чирикали и порхали различные птицы, и одна из них, пестрый попугай, по-видимому, особенно понравилась чернокожему. Он приложил ружье к плечу и стал целиться, но рука его дрожала от возбуждения.

— Спокойнее, Лео, спокойнее, а то ты опять промахнешься, — обратился к нему Белая Борода. — Рука не должна дрожать!

Но совет его пропал попусту: раздался выстрел, и вслед за ним напуганные птицы поднялись со своих мест, а громкий смех вскочившего в это время с земли акки подтвердил предположение Белой Бороды, что Лео и на этот раз промахнулся.

— Лео, Лео, — начал он, — должно быть, из тебя никогда не выйдет охотник. Оставь стрельбу! Я пошлю тебя к Святому Кресту в миссию: там ты сможешь хоть обрабатывать поле.

На Лео это замечание подействовало, по-видимому, не особенно приятно. Он опустил ружье и пробормотал:

— Копьем я могу убить буйвола, а из этого ружья не могу застрелить даже попугая. Нет, тут есть какое-нибудь колдовство!

— Колдовство? — переспросил Белая Борода, который расслышал только последние слова негра. — Тут нет никакого колдовства, сын мой. Дело просто в том, что ты не умеешь стрелять. А ну, акка, попробуй-ка теперь ты. Я сам заряжу тебе ружье.

Но тот, к кому обращены были эти слова, только презрительно покачал головой.

— Что, или ты боишься? — спросил Белая Борода.

— Нет, — отвечал акка, — я пробовал стрелять из ружья еще несколько лет тому назад и пришел к тому убеждению, что оно ненадежно. Вот с этим мы умеем обращаться лучше! — И с этими словами он поднял с земли лук и колчан со стрелами.

Белая Борода засмеялся.

— Из этого ружья я могу попасть в самую маленькую птичку, акка!

— Попробуй, — заговорил негр. — Вон там, на ветке куста, шагах в двадцати отсюда, сидит маленькая серая птичка. Попробуй-ка, Белая Борода! Или, быть может, ты ее не видишь?

Белая Борода заметил птичку и уже прицелился было, но вдруг почему-то опустил ружье.

— Ага! Ты не надеешься на себя! — вскричал акка. — Ну, смотри же, я тебе покажу! — И с этими словами он с быстротой молнии натянул свой лук и положил на него стрелу.

— Стой, акка, стой! Не смей стрелять! — вскричал было Белая Борода, но было уже поздно: стрела, пущенная меткой рукой, уже попала в цель, а стрелок, не слушая последних слов Белой Бороды, с радостным криком бросился по направлению к кусту и скоро возвратился оттуда с трофеем, высоко подняв над собой убитую серенькую птичку.

Подойдя к своему господину, акка устремил на него взгляд, исполненный чувства собственного достоинства: он гордился своим успехом и, наверно, ожидал от Белой Бороды поощрения. Но встретившись взором с последним, он невольно отступил назад: в глазах Белой Бороды светилось не удовольствие, а гнев.

Негр недоумевал; кажется, он не сделал ничего дурного, а между тем господин сердится. За что же белый толкнул его ногой и вырвал у него из рук его добычу? Стрелок не верил своим ушам, когда Белая Борода начал говорить:

— Фи, акка! Ты не должен стрелять, я запрещаю тебе это. За этот выстрел ты заслужил бич!

Удивление негра еще более возросло бы, если бы он увидел лицо своего господина, который в это время отвернулся от него. Выражение гнева исчезло с лица Белой Бороды, когда он устремил свой взор на труп маленькой птички, которую держал в руке, и на глазах его появились слезы.

— Бедный соловей, — прошептал он, — в первый раз после стольких лет увидел я тебя и должен был стать невольным свидетелем преступления, которое совершили над тобою!

Он опустился на выдавшийся корень гигантского дерева, погладил мертвого, навсегда замолкшего певца и, опершись головой на руку, глубоко задумался, не обращая внимания на своих спутников.

Его мысли были далеко от этого пустынного места; перед его глазами проносился другой, прелестный мир. В окруженном высокими деревьями садике цвели розы, на ясном небосклоне всходил месяц, освещая едва колеблемые ветром листья и плети дикого винограда и бросая дрожащий серебристый свет на стол беседки.

В беседке сидел он сам, Гейнц, молодой лесничий, и смотрел на дом соседа, в котором жила его двоюродная сестра, прелестная Роза. Он питал к этой девушке тихое, искреннее чувство, и так как Роза всегда была ласкова с ним, то он думал, что пользуется взаимностью, и надеялся на ней жениться. Тогда, конечно, он не мог об этом думать, потому что еще находился в ученье, но через год ему обещали определенную должность, и он мог надеяться, что, постепенно подвигаясь по службе, он будет в состоянии обзавестись собственным хозяйством. Он намеревался вернуться через год, а пока предавался своему тихому счастью. Сердце его ликовало в ту ночь, до слуха доносились ликующие звуки: то соловей распевал свои радостные счастливые песни.