Нежное насилие - [4]

– Я не стану тебя заставлять, – сказала бабушка, – если не хочешь, я пойду с кем-нибудь другим. Только сделаю пару телефонных звонков.

– Не надо, я пойду с тобой, так и быть.

– Только не воображай, что оказываешь мне милость!

Даниэла вдруг засветилась очаровательнейшей улыбкой, словно ее смуглое личико попало под лучи какого-то внутреннего солнца.

– Воображать? Да мне ничего подобного и не снилось, бабуленька. Я очень рада.

Катрин и Хельга, сидя за столом, переглянулись. В их глазах было уже меньше напряжения. Именно такая улыбка Даниэлы каждый раз обезоруживала их, какие бы фокусы девочка ни выкидывала, какую бы невоспитанность ни проявляла.

– Ну тогда, кажется, инцидент исчерпан ко всеобщему удовольствию, – заметила Катрин. – Можно мне встать из-за стола?

Хельга Гросманн тоже поднялась и собрала тарелки.

– Думаю, теперь каждый займется своим делом. Тебе нужно время на сборы. В лавке я справлюсь и без тебя: после обеда большого наплыва покупателей не будет.

Катрин поняла, чего хочет от нее Хельга.

– Спасибо, мама, – сказала она. – И не беспокойся за меня.

И действительно, Катрин не потребовалось особенно много времени, чтобы позаботиться о своей внешности. Ее изящные руки с аккуратно подпиленными, покрытыми розовым лаком ногтями были и так в полном порядке. Ей приходилось всегда следить за ними, ведь они постоянно попадали в поле зрения покупательниц, да и мужчин, иногда заходивших в лавку. Так же ухожены были и ее узкие ступни, а кожа под мышками и на ногах была чисто выбрита. Время требовалось только на то, чтобы подставить под душ голову с густыми длинными волосами и высушить их феном.

Причесываясь, Катрин обнаружила у себя один серебряно-белый волосок. Он был не первый, и все же ее будто кто-то кольнул: неужели и она поседеет так же рано, как мать? Катрин и не помнила ее с темными волосами.

– Я поседела за одну ночь, – говаривала Хельга Гросманн, рассказывая о том, как она узнала об измене мужа.

Все, включая Даниэлу, уже много раз слышали эту историю, так что девочка, еще совсем крошкой, считала своего дедушку предателем и злодеем. С подобным представлением об отце выросла и Катрин, а помирилась с ним уже взрослой.

Хельга Гросманн в свое время поступила сурово и решительно. Не слушая никаких извинений и клятвенных заверений, она оставила мужа, подала на развод и вернулась в родительский дом в Гильдене. Катрин в это время было всего пять лет, и она не могла понять происходящих событий. О жизни с отцом у нее и сейчас оставались только самые смутные воспоминания. Она видела себя балансирующей по верхнему краю какой-то каменной кладки – отец крепко держит ее за руку. А вот она сидит у отца на руках, обнимает его маленькими ручками за шею или скачет верхом на его широких плечах – правда, позднее эти плечи уже не казались такими широкими. Было ощущение, что тогда она жила в каком-то веселом, счастливом и ладно скроенном мире. А потом все вдруг запуталось и сместилось. Чужая квартира, общение с дедом и бабкой, которые казались ей совсем-совсем старенькими. Конфликт между взрослыми, которые хотели утаить его от Катрин, но невольно оставили его ей в наследство.

Отца она вновь увидела только после развода, встречаясь с ним в установленные судом дни посещений. В то время он искренне хотел сделать для нее все возможное. Но она уже была как бы отгорожена от него глухой стеной.

– Он нас больше не любит, – вдалбливала ей мать. Однажды отец подарил Катрин куклу, о которой она страстно мечтала. Не в ее силах было скрыть радость. Когда она, сияющая, пришла с куклой домой, мать сказала:

– Не позволяй впутывать себя в наши дела. Он это сделал только для того, чтобы позлить меня. – Мать отворила дверь гардероба и вынула картонную коробку. – Смотри! Точно такую же куклу я тебе приготовила ко дню рождения.

Из раскрытой коробки на Катрин глядела, улыбаясь, точно такая же кукла, как та, что подарил ей отец: те же голубенькие штанишки-ползунки, та же белая курточка, те же мягкие светлые локоны на головке.

Катрин не произнесла ни слова.

– Забирай ее! – сказала мать. – Не хочу снова ее прятать.

Катрин растерялась. Если отказаться от второй куклы, это обидит маму. А папа далеко, увидеть его в этот момент она не могла, значит, не могла и вернуть ему куклу.

– Видишь, что опять натворил твой отец! – Вдруг, тронутая, видимо, замешательством Катрин, мама смягчилась – А ты представь себе, дорогая, что это близнецы. Ведь с близнецами можно прекрасно играть.

Катрин послушалась совета. Во всяком случае, попыталась послушаться. Но по какой-то непонятной причине она теперь возненавидела кукол-двойняшек. Ей казалось, что их лакированные губки, в которые можно воткнуть соску-пустышку или соску с бутылочкой, насмехаются над ней. А голубые шарообразные глазки холодны, словно лед.

И вот теперь, через много лет, вырывая белый волосок и внимательно проверяя, не появились ли другие, она размышляла: «Почему мне все время вспоминаются эти старые эпизоды? Ведь столько лет уже прошло, они давно не имеют никакого значения. Ах да, надо поторапливаться, а то мама рассердится!»

Катрин сбросила с себя купальный халат и, прежде чем одеться, взглянула в зеркало. «Да, чересчур худа», – вновь констатировала она. Если бы не заостренные маленькие груди, ее можно было бы принять за изможденное бесполое существо. В одежде она с ее тонкой талией, длинными ногами, прямыми плечами и миниатюрной попкой казалась вовсе не худой, а лишь стройной. Все, что она носила, ей шло. Подруги находили, что ее изящным линиям можно только позавидовать. А вот обнаженная она была явно худа. Так говорила и ее мама, да и у Жан-Поля, наверное, впечатление было такое же, хотя он никогда об этом не говорил.