Нежная спираль - [17]

Я посмотрел на сына. Он стоял к нам спиной, глядя на окутанное сумерками ущелье, и курил. Дым повисал над ним пластами, густел, но никуда не уходил.

Как только девчонка спустилась с лестницы и курточка ее перестала шелестеть, высокие каблуки ее тут же утонули в грязи. Она наклонилась, не спеша закатала джинсы, из-под штанин показались крепкие смуглые икры. Парень, нетерпеливо переминавшийся в ожидании с ноги на ногу, поднял воротник куцого пиджака, пытаясь как-то спрятать от дождя хотя бы часть своей стриженой головы. „Эх, — сказала вдруг девчонка, — я спиннинг забыла!“ Она вернулась назад, слегка раскинув руки и балансируя по грязи. Так же балансируя и шелестя болоньей, она поднялась по лестнице, прошла мимо нас, делая вид, что никого не замечает, и вынесла из комнаты короткое бамбуковое удилище с привязанной к нему катушкой. Не знаю, закидывали ли когда-нибудь эту удочку в реку. Катушка, неумело и наспех привязанная к одному концу удилища, давно уже вышла из строя. Никакой лески в ней не было. Именно это ни на что не годное рыболовное приспособление маленькая смуглая бродяжка и называла „спиннингом“.

Мы смотрели, как они идут под дождем. Они шли, петляя между каменными оградами и развалинами, рядом с оградами и развалинами торчали облетевшие черные деревья, которые природа поместила туда словно для того, чтоб промозглое запустение вокруг казалось еще более безотрадным. Парень и девчонка то исчезали за каким-нибудь разрушенным домом, то снова появлялись, пока дождь и наступающие сумерки не поглотили их совершенно; еще какое-то время мелькала лишь желтая курточка из болоньи.

Дождь усиливался, темнело. Из ущелья веяло чем-то враждебным. Серые контуры заброшенных домов стали расплываться. Понемногу мы сбрасывали с себя оцепенение, задвигались и пласты табачного дыма. Мы взглянули друг на друга, и могу сказать, что лица у всех у нас были виноватые. Наверное, и у меня тоже, не знаю. Особенно неловко мне было перед сыном, я чувствовал себя так, словно это на него недавно замахнулись. Сняв очки, он медленно протирал их, пытаясь подсушить мокрые стекла. Панко курил, сплевывая с веранды в дождь, его голубые глаза стали серыми. Корчмарь невидящим взглядом смотрел на ущелье, потом покачал головой и сказал: „Похоже, я себя ударил!..“ Позже мы расспросили его, откуда могли появиться среди этого запустения парень и девчонка, как добираются сюда такие посетители, откуда они и т. д. и т. п. Корчмарь сказал, что приезжают сюда больше из Перника, главным образом с помощью автостопа, на грузовиках, и поскольку дома стоят пустые и заброшенные, используют их, иногда остаются и ночевать. Панко продолжал курить, плевать и комментировать происшедшее примерно такими словами: „И на черта нам было укрытие, когда мы все равно уже промокли до костей! Только спугнули парочку, они вон на край света прибежали, чтоб помиловаться на свободе, а мы нет чтобы пройти мимо них на цыпочках, набросились на них, словно варвары!“

Действительно, получилось все страшно нелепо, но что мы могли теперь сделать?

Что сделать? Да хотя бы подвезти их на машине, а то куда им деваться в такой дождь.

На том и порешили. Корчмарь заторопился, прикрыл выломанную дверь, кое-как привязал ее ржавой проволокой, мы сели в таратайку, довольно долго она строптиво рычала, сопротивляясь хозяину, но наконец смирилась и покатила по каменистой, усеянной лужами дороге в том направлении, в котором исчезли парень и девчонка со своим убогим „спиннингом“. Но мы их так и не догнали, они исчезли, словно растаяли или провалились сквозь землю.

Постепенно и в воображении моем они стали таять и исчезать; дольше всего прочего мерцала там желтая курточка маленькой смуглой девчонки, узкое пепельно-серое лицо корчмаря в зеленой немецкой фуражке, мокрые каменные ограды, неясные контуры брошенных домов, овечьи трупы, лужи, сумерки…

… Я зашевелился в своем узком логу, стряхнул с себя снег. Ниже меня на воду сели утки, течение реки подхватило их, медленно относя к берегу. Вблизи этого места росли вербы и ракиты, уток можно было подпустить близко. Тот дождливый осенний день начисто исчез из моего сознания. Севшие на воду дикие утки влекли меня к себе, я спустился логом на самый берег и, пригнувшись, с готовым для стрельбы ружьем, стал пробираться вдоль верб и ракит. Если в логу я был защищен от ветра, то здесь ветер мел снег и бросал мне его прямо в лицо. Я не слышал больше ни гула, доносившегося из ущелья, ни далекого собачьего лая. Надо мной пролетели чирки, роняя в ущелье свое равномерное и красивое „прим…“, „прим…“, „прим…“ Я поискал их взглядом, но не увидел, снег повалил еще гуще и скрывал их от глаз… Я продолжал поджидать уток, но каково же было мое разочарование, когда я убедился в том, что вода передо мной чиста. Сильное течение унесло уток далеко вперед, а там ущелье поворачивало, река широко разливалась и незаметно подкрасться к птицам было нельзя. Я остался в ракитнике, надеясь на то, что на расстоянии выстрела еще появятся другие птицы. Несколько раз я слышал выстрелы моих приятелей и определил по ним, что охотники двигаются против течения, то есть возвращаются обратно. Немного позже я увидел в снегу их силуэты, крикнул „Эгей! Эгей!“, они неохотно ответили.