Нежная добыча - [25]

— Idiota! — кричала она воздуху. — Idiota! Idiota! — Во всю мочь. Впереди огромный стервятник, которого спугнул нараставший топот копыт, неуклюже захлопал крыльями и поднялся в небо.

Для бешеной скачки подпруга оказалась затянута слабовато, и седло начало сползать. Чалия вцепилась в луку, а другой рукой судорожно рванула рубашку на груди, и та с треском распахнулась. Восторг нахлынул на нее, когда она глянула вниз и увидела свою кожу, белую в солнечном сиянии.

В стороне она мельком заметила пальмы над какими-то низкими зарослями. Чалия зажмурилась: пальмы были точь-в-точь как блестящие зеленые пауки. Она запыхалась от тряски. Солнце слишком палило. Седло сползало все дальше; ей не удавалось поправить его. Животное, видимо, совсем ее не замечало. Чалия изо всех сил натягивала поводья, рискуя опрокинуться назад, но на лошадь это не действовало, и она мчалась во весь опор, не разбирая дороги и порой пролетая лишь в дюйме-другом от деревьев.

«Где я окажусь через час? — спрашивала себя Чалия. — Убьюсь, наверное?» Мысль о смерти страшила ее не так, как страшит многих. Ночи она боялась, потому что не могла уснуть; а жизни и смерти не боялась, ибо ни та, ни другая, казалось, не связывали ее. Это другие люди живут и умирают, это у них есть жизнь и смерть. А она, оставаясь внутри себя, существовала сама по себе, а не как часть иного. Люди, звери, цветы и камни — это всё предметы, они принадлежат миру внешнему. Лишь от их сопоставления складываются враждебные или дружественные узоры. Иногда Чалия по несколько минут смотрела на свои ладони и ступни, пытаясь справиться с неясным ощущением: они внушали ей, будто сами принадлежат внешнему миру. Но сильно это ее не тревожило. Впечатления принимались и поглощались без вопросов; в крайнем случае, если они грозили ее душевному спокойствию, она умела с ними совладать.

Сейчас, под жарким утренним солнцем, влекомая сквозь воздух, Чалия почувствовала, что почти выскользнула из внутреннего мира, и лишь ничтожная частица ее — по-прежнему она сама. И эта оставшаяся частичка наполнилась предельным изумлением и неверием; разлад в душу вносила только необходимость принять за реальный факт пролетающие мимо огромные белые стволы.

Несколько раз она пыталась заставить себя перенестись куда-нибудь: в розарий у них дома, в ресторан отеля в Пунтаренасе и даже — последнее средство могло бы помочь, ведь ощущения тоже были не из приятных — в постель на ранчо, где со всех сторон обступала тьма.

Мощным прыжком лошадь перемахнула через канаву. Седло окончательно съехало и теперь болталось внизу. Луки под рукой не осталось, и Чалия держалась как могла, сжимая бока лошади и не ослабляя поводьев. Вдруг животное сбавило скорость и затрусило в кусты. Здесь угадывалась какая-то тропа; Чалия подозревала, что по ней возвращались от реки. Она сидела безучастно, дожидаясь, куда ее вынесет лошадь.

В конце концов, как она и предполагала, лошадь выскочила к руслу реки и рысцой побежала назад к ранчо. У загона они появились, когда солнце уже стояло в зените. Лошадь остановилась снаружи, ожидая, что ее впустят, но вокруг, видимо, не было ни души. С большим усилием Чалия спустилась на землю и поняла, что едва может стоять, так тряслись у нее ноги. Ее распирало от стыда и бешенства. Ковыляя к дому, она очень надеялась лишь на одно — не попасться на глаза Луче. Но здесь, похоже, осталось лишь несколько индейских девчонок. Чалия взобралась наверх и заперлась в комнате. Кровать снова придвинули к стене, но сил выволакивать ее на середину уже не осталось.

Когда возвратился дон Федерико с остальными, Луча, внизу читавшая книгу, вышла к воротам.

— А где Чалия? — крикнула она.

— Устала. Один из парней уже привез ее, — сказал дон Федерико. — Оно и к лучшему. Мы доехали чуть ли не до Каньяса.

Чалия пообедала в постели и крепко проспала почти до вечера. Выйдя наконец из комнаты, на веранде она застала служанку — та смахивала пыль с кресел-качалок и расставляла их в ряд вдоль стены.

— Где сестра? — резко спросила Чалия.

— Они с сеньором поехали на грузовике в деревню, — ответила женщина, перешла к лестнице и стала протирать тряпкой ступеньки, пятясь вниз.

Чалия уселась на стул и положила ноги на перила, мимоходом отметив, что окажись здесь Луча, она бы ни за что не одобрила такой позы. Внизу лежала излучина реки — только этот участок и виднелся из дома, — прямо под ней, и в просвет сквозь листву Чалия со своего места видела кусочек берега. Большое хлебное дерево раскинуло ветви чуть ли не до дальней стороны. На самом повороте, там, где из ила рос ствол, образовалась заводь. Из подлеска неспешно вышел индеец и очень спокойно снял сперва штаны, потом рубаху. Постояв немного совершенно голым, он посмотрел на воду и только после вошел в нее и принялся плескаться и плавать. Закончив купание, он снова встал на берегу, приглаживая иссиня-черные волосы. Чалию это поразило: редкому индейцу достанет дерзости купаться нагишом под самой верандой. Наблюдая за человеком, она вдруг поймала себя на странном ощущении и поняла: это Роберто, и он прекрасно сознает, что она его видит.