Незавидный холостяк - [105]

— Если я не убила тебя после того, как ты женился на той мошеннице, какой смысл сейчас? — она пожала плечами. — Не изображай из меня жестокую мстительницу. Я всегда тебя любила, Кир.

Ее губы дрогнули, словно в последнюю секунду она передумала это говорить, но не успела остановиться. Птицы-точки зрачков вспыхнули черным пламенем и расширились так, что бледная голубизна пропала. Растворилась в черноте.

Я наклонился к ней, чтобы забрать болезненную дрожь с ее губ, но в последнюю секунду Смерть увернулась, скользнув щекой по моей щеке и коснувшись губами мочки уха.

— А ты меня нет… — прошептала она. Ее пальцы коснулись угла челюсти, очертили подбородок — легкой, странной лаской. — Знаешь, очень хотелось тебя проклясть, как там в песне: «Пусть никто никогда не полюбит его, пусть он никогда не умрет».

— Не получилось… — сглотнув, шепотом отозвался я.

— Получилось даже лучше. Ты сам никого никогда не полюбишь. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что это намного страшнее.

— Да, — беззвучно, немо сказал я. — Да.

Смерть продолжала тереться щекой о мою щеку, а пальцы ее рисовали узоры на моем лице. Чертили прямую линию по спинке носа, гладили скулу, подушечками едва касались губ.

— Ты даешь им то, что они хотят… А чего хочешь ты? — мурлыкнула она соблазнительно, так что я почувствовал себя пятилетним мальчишкой в огромном магазине игрушек и сладостей.

Чего я хочу…

— Я уже сказал, — голос был сиплым. — Убей меня. Так всем будет лучше.

Нежные до этого момента пальцы скользнули выше, зарываясь в мои волосы, резко сжали их, дернули — Смерть запрокинула мою голову назад и впилась губами в губы. Ядовито-сладкий запах ее духов стал оглушающе сильным, резким и настойчивым до тошноты. Словно вся она была этим запахом — и делилась им со мной, прикусывая губы и тут же зализывая саднящие следы.

Спустя много-много бесконечных мгновений она оторвалась от меня, будто допив до конца и шепнула прямо в губы:

— Хочешь? Точно хочешь?..

Авокадо, манго и горький кофе

— Девушка! — крикнул вслед таксист. — Вещи-то заберите!

Черт, вещи!

Спохватившись, вернулась к машине. Он уже сам вытаскивал мои сумки с заднего сиденья и выгружал чемодан из багажника, пока я стояла рядом, держа два горшочка с ростками манго и авокадо в руках. Прижала их к груди и выудила из кармана телефон.

— Жень, спустись, пожалуйста, помоги вещи забрать, — попросила я.

Сонный голос простонал в трубку в целом утвердительно.

Таксист вернулся в машину, качая головой и бормоча что-то про сумасшедших дамочек с рассадой, которым больше ничего не надо.

А разве надо?

Два зеленых ростка — все, что нажила.

Да и зачем это шмотье?

Ждать пришлось долго, и я нервно оглядывалась по сторонам, словно вправду верила, что за мной следят и десять минут на открытом пространстве — верное средство попасться на глаза кому не надо.

Наконец Женька появилась — сонная и злая, в махровом халате поверх футболки и пижамных штанов. Практически не открывая глаз, обняла меня, вздохнула и навьючила на себя сумки. Чемодан я подхватила за выдвинутую ручку сама.

Квартира встретила запахом свежего кофе — подруга успела по пути нажать кнопку кофеварки.

— Пять утра — это жестоко, — сообщила она мне, подставляя вторую чашку под тонкую струйку темной жидкости.

— Я не могла больше там оставаться.

Нигде я не могла оставаться. Дольше, чем на ночь, дольше, чем на день.

Кожа зудела, тревога взгрызалась в кости.

Я боялась, что веду себя, как девушки, убегающие от любви — но не слишком быстро, чтобы их можно было нагнать. Сжигала за собой мосты и пряталась, но всякий раз спрашивала себя — я точно оборвала все нити? Или протянула новые, за которые достаточно потянуть, чтобы найти меня?

Лучший способ не гадать, будут ли тебя искать — достаточно хорошо спрятаться.

И это тоже был самообман. Он не нашел меня, просто не нашел. Хотя искал. Точно искал. Точно! Я знаю.

Или нет.

Ощущение, что дальше так жить невозможно, гнало меня из укрытия в укрытие.

Дома все прежнее. Те же дороги, та же еда, те же запахи, тот же вид из окна.

У родителей еще хуже — я словно с размаху окунулась в ту же реку, давно превратившуюся в болото. Даже спальная футболка, которую выдала мне мама, была той же, что десять лет назад.

Оттуда я сбежала быстрее всего.

В гостиницах было тревожно — казалось, что мой паспорт рассматривают слишком долго и наверняка уже позвонили, кому следует.

В съемных квартирах я вздрагивала при взгляде на чашки, стулья и шторки в ванной из «Икеи» — одни и те же во множестве квартир этого города, этой страны, этой планеты.

Символы уютного и привычного.

Одной и той же мечты на всех.

Своя квартира, свой дом, свой сад.

Привычное, уютное — навсегда.

Когда-то это казалось милым и понятным.

Люди говорили — здесь похоронены мои предки, здесь похоронят и меня.

Это казалось самым правильным.

Прожить всю жизнь там, где родился. Умереть там, где умерли родители. Говорить их словами, защищать их ценности, есть из их посуды, готовить мясо по рецепту прабабушки. Ни шагу в сторону.

Но то, что было надежным и устойчивым — стало угрозой.

Я бежала от прошлого, я бежала от Кира, я бежала от себя.

И никак не могла убежать.