Незавершенная Литургия - [71]

– Ладно! Будем надеяться, что все так и будет.

Яркий свет залил алтарь. Первое, что отец Василий увидел рядом со своими босыми ногами, – пару отличных яловых сапог, стоявших в нишке между стеной и иконостасной рамой.

«Ну да! – мелькнула мысль. – Не служить же мне босиком».

И тут же в узком проходе дьяконской двери он примерил прекрасной выделки кожаные сапоги, которые к тому же оказались ему в самый раз. Рядом с ними лежала и пара белых портянок, но поскольку он не умел их наматывать, предпочел им свои носки, пятью минутами ранее спрятанные в карман.

Санька же так и остался босым. Он опустил на пол тяжелую сумку и огляделся. Если в храме еще кое-где виднелись черты обветшания и запустения, то алтарь показался ему вовсе нетронутым. Иконы переливались окладами, когда скользящий сквозь листву луч солнца касался серебряных риз. На полукруглом потолке, на голубом фоне яркими, сочными красками были изображены святые лики. На столе, аналое, на лавочках, словно свеженакрытые, лежали голубые покрывалки. Нигде не было даже паутинки, ни слоя пыли – ничего такого, что выдавало бы долгое отсутствие здесь заботливой человеческой руки. По центру располагался Святой Престол, на котором возвышался продолговатый стеклянный колпак с круглым верхом, внутри которого, как экспонат в музее, стояла дарохранительница в виде пятиглавой церковки – вся из серебра, с фигурками двух ангелов с рипидами над ковчежцем с Дарами. Большое Евангелие стояло возле дарохранительницы справа, другое, поменьше, – лежало слева. Перед дарохранительницей горела (!) лампадка, с двух сторон которой стояли подсвечники с оплывом давно прогоревших свечей. Там же с двух сторон лежали два массивных креста – один богато украшенный эмалями и стразами, а другой попроще, но тоже с рельефным изображением распятия. За престолом возвышался, похожий на ветвистое дерево, серебряный семисвечник. Ну и конечно же, не могли не обратить на себя внимание Святые Сосуды, стоявшие на раскрытом антиминсе. Из-под расшитых золотом темно-синего бархата возду́хов видны были только подножия Чаши и дискоса, но уже и то, что открывалось взору, давало понять, что это – подлинные произведения искусства.

Отец Василий словно охмелел от захлестнувших его чувств. Великолепие убранства само по себе было невообразимо, но если учитывать, что все это простояло так без малого столетие, вовсе выбивало почву из-под ног. Как священник, он поразился еще и тому, что Сосуды не убраны в сосудохранилище и стоят, покрытые на развитом антиминсе, так, будто служба не закончена. Батюшка с благоговением приложился к престолу и встал в предстояние. Бережно он приподнял возду́х с Чаши… и обомлел. Потир был исполнен! В Чаше находилось Святое Причастие! Раздробленное и приготовленное «в снедь верным», оно испускало легкий пар, так, будто теплота была влита минуту назад. Дрожащие персты священника коснулись металла Чаши. О чудо! Она и впрямь была теплой! Невероятно, но создавалось впечатление, будто священник только вот всыпал в потир раздробленные частицы Тела Христова и покрыл их покровцом, чтобы вынести Чашу в народ для причащения, но почему-то вдруг отлучился. Не веря глазам своим, отец Василий склонился над Чашей, дабы обонять ее содержимое. Если это были хлеб и вино, то такое смешение за гораздо более короткий срок если бы не высохло, то превратилось бы в голый уксус. Он был готов к резкому удару кислотного запаха, но его ноздри уловили аромат настоящего винограда и теплоту хлебного духа.

– Вот оно что! – сказал себе отец Василий. – Так я должен потребить эти Дары, как делаю это обычно после всякой литургии!

– Внемли, о Иерее! – услышал он голос Ангела с клироса. – Доверши настоящую Святую Божественную Литургию! Яко же некогда литургисал во граде Хромтау!

В памяти батюшки вмиг ожило воспоминание о той незабываемой службе. Когда он еще служил в воинской части, в соседнем городе, Хромтау, умер пожилой священник – именитый митрофорный протоиерей Николай. Ему было далеко за восемьдесят, но он не сдавался, служил всякую седмицу, несмотря на немощи и болезни. И вот однажды его сердце остановилось, не вынеся нагрузки. И случилось это прямо на воскресной литургии. Даже клирос не сразу понял, что случилось с их пастырем. Только в церкви повисло неуместное молчание. А он тихо сполз по стенке иконостасной преграды, сжав в руке наперсный крест, и затих на ковре в предстоянии. Когда уставщица, выдержав долгую паузу, робко заглянула в алтарь, только тогда они поняли, что их любимый батюшка представился ко Господу. Тогда отец благочинный вызвонил отца Василия с тем, чтобы тот приехал пораньше, чем мог вырваться он сам, и дослужил, если это возможно, литургию, а также свершил все необходимое, что приличествует усопшему священнослужителю.

Молодой и неопытный в таких тонкостях отец Василий по дороге в Хромтау проштудировал тогда «Настольную книгу священно-церковнослужителя» Булгакова и нашел в ней такое место: «Если священник перед освящением Даров тяжко разболится, так, что не в состоянии будет докончить службу, или скоропостижно умрет, – служба оставляется. Если же случится это после освящения Даров и если найдется в церкви другой священник, готовый к причащению Святых Тайн, в таком случае он должен