Незавершенная Литургия - [11]

. Некоторые старушки с благоговейным трепетом, робко бросают взгляд через отверстые врата во святая святых в надежде узреть там сослужащих херувимов и серафимов.

Из северных диаконских дверей показалась процессия. Пономарь со свечой и кадилом, а за ним священник с потиром и дискосом в руках свершали великий вход. На сосудах были голубые покровцы с золотой бахромой, такой же возду́х лежал у священника на плече. Остановившись на амвоне, он обернулся лицом к народу и возгласил: «Великого господина и отца нашего Тихона, патриарха Московского и всея Руси…» Эти слова могли стоить ему жизни, произносить имя Предстоятеля Русской Церкви было опасно; после того как он был взят под стражу и обвинен нелепо и зло в противлении новой власти, всякий священник, дерзавший поминать его за литургией, мог легко быть обвинен в том же и арестован. Но в этом поминовении было исповедание веры во Единую Святую Православную Церковь, несмотря на лавину обрушившихся на нее репрессий, твердо стоявшую в своем единстве. Имя патриарха произносилось так, как раненный на поле битвы воин поднимал знамя своего полка. Понимали это все – и духовенство, и миряне. Молились они за своего Патриарха в те дни особенно усердно, понимая, что стоит ему пасть, кормчему корабля церковного, так и весь спасительный ковчег Русского Православия окажется на краю гибели.

* * *

– Когда мы коммунизм построим, я выучусь на летуна. Хочу на аеропланах летать.

– С чего это вдруг?

– Мне давно мечталось летать, как птице. У меня голубятня была. Я смотрел на голубей и думал: «Отчего это людям не дано летать?» Я бы раскрыл крылья и улетел куда-нибудь в жаркие страны.

– Куда ты хотел улететь?

– Да это я давно хотел, в детстве. Семья была у нас большая. Трудился с шести лет, коров пас. Потом отцу стал помогать, водил лошадь, когда тятька пахал. И лес валил, и рыбачил. Все приходилось делать. Не до игрушек было. А душа рвалась в небо. Выйду, бывало, звездной ночью на двор и смотрю на огоньки. Сколько их – без числа. Подняться бы, думаю, ввысь и полюбоваться бы на них вблизи. Они мне каменьями драгоценными казались.

– Мечтатель ты и фантазер.

– А что? Мне казалось, что невозможно это, пока не увидел я аероплана. Вот, думаю, это по мне. Стану я летуном и полечу. Для меня, если хочешь знать, революция открыла все пути. Я и коммунизм себе представляю так – это когда все мечты сбываются.

– Нет, товарищ, не так ты понимаешь коммунизм. Очень узко; я бы сказал, эгоистично. Ты должен думать не о том, что советская власть тебе даст, а о том, что ты сам можешь сделать для Страны Советов. А ты – полечу. Куда ты полетишь, когда и здесь, на земле, еще дел невпроворот.

– А куда мне власть советская прикажет, туда и полечу. И на север, и на юг. И по мирным делам, и на вражьи головы бомбы бросать. Главное – это полет, когда ты смотришь на все вокруг с огроменной высоты и голова кружится.

– Вот попы, между прочим, и виноваты, что мы хуже всех живем. То нельзя да это нельзя – вот и докатились до того, что смеются над нами, мол, лапотная Россия. В то время как в Европе шел вовсю технический прогресс, придумывали всё новые машины, наши мужики в церкви стояли, лбы расшибали, богомольничали. Вот с попами разделаемся, развеем религиозный дурман и заживем полноценной жизнью, не хуже других.

– И на аероплане полетим…

* * *

Царские врата затворились. Батюшка задернул катапитасму и стал снимать покровцы со стоящих на престоле сосудов. «Священство твое да помянет Господь Бог во Царствии Своем», – услышал он чей-то голос с клироса. Окадив воздух ладаном, он передал кадило. Подумалось: «А угодно ли Богу мое священство?» Вспомнил отец Георгий добрые глаза старого владыки и его архипастырское напутствие в день священнической хиротонии: «В нелегкую годину вступаешь ты во пресвитерский сан. Небывалое по жестокости гонение воздвиг враг рода христианского на Церковь Русскую. Множество верных чад с исповеданием на устах оросили своею мученическою кровью многострадальную Землю Российскую. Множество православных бежали и теперь с замиранием сердца следят за судьбами нашими и молятся за нас из своих укрытий. Но множество и смалодушничали, отпали в раскол и всякие ереси, а то и вовсе отвернулись от Бога. Не будем их винить. Кто-то от страха, кто-то от растерянности изменил Православной вере. Прости их, милосердный Господи. Но ради тех, кто еще непоколебимо стоит в Отеческой Православной вере, мы должны свершать неопустительно богослужения, так, как предписывает нам Устав. Алтари не должны закрываться, но служить и напитывать Хлебом Божественной Евхаристии сердца верных и напоять Кровию Христовой жаждущих Причастия Божеству! И в этом святом делании велика честь – быть соработником Христу. Благословляя тебя, отец Георгий, на священническое служение, я отдаю себе отчет, что призываю тебя на битву, как солдата на поле боя. Опасен и труден этот путь, но и слава и честь велика – венец от Бога. А если и суждено пострадать за Христа, то для христианина нет большей награды.

Матушка Зосима, игумения Горицкого монастыря, скрывалась в деревне от ареста. Сильно боялась. Пока однажды не посетила ее блаженная Асинефа и говорит: „Давай одеждами меняться. Я твое игуменское одеяние возьму, а ты мои лохмотья. Придут, спросят: «Кто Зосима игумения?» Я скажу: «Это я». Меня расстреляют, а ты живи. Зато я сразу «пиф-паф» – и в Царствии Небеснем“. Поняла вразумление игумения, не стала меняться, а когда пришли ее арестовывать, вышла с радостию, как на праздник».