Незавершенная Литургия - [10]

В алтарь заглянул чтец с книгой Апостола: «Благослови, отче честный, Апостола чести». Батюшка благословил, чтец поклонился и направился к аналою. «Мир всем», – возгласил священник, люди ответствовали поклоном. Пономарь поднес кадильницу. На чтение прокимна отец Георгий стал кадить алтарь. На подходе к вратам кадило задело резной декор, и угли, словно выстрел, вырвались и, искря, упали на ковер солеи. Кто-то ойкнул, и загудели. Чтец поднял глаза, но не прервался. Пономарь рванулся было в открытые врата, но пресекся. Махнул рукой и, суетливо оббежав снаружи иконостаса, прямо пальцами, обжигаясь и плюя в ладони, стал складывать красные угли обратно в кадило. Отец Георгий растерянно замер, шепча: «Вот ведь искушение. Господи, спаси и помилуй».

* * *

– Покров… Я свадьбу на Покров играл. Венчались. Красиво было.

– Давно?

– Да годиков шесть уже живем.

– И дети есть?

– Двое. Троих народили. Первый рано помер, а остальные зажились. Парни у меня шальные. Дома бываю нечасто. Пороть их некому.

– Скоро советская власть отменит браки. При коммунизме все будут жить, с кем хочут. А детей будет воспитывать государство.

– Да идишь ты…

– Точно. Вот посмотришь. Попов всех к стенке поставим, некому будет венчать. Свобода будет во всем, и в семейной жизни.

– Что же это за семейная жизнь, когда семьи не будет?

– Для человека при советской власти главной будет жизнь общественная, ради идеалов революции, а все остальное так – потребности тела.

– Хорошо. А как тогда тем быть, кто уже оженился? Вот как я, например…

– Проведешь с жинкой своей разъяснительную работу: так, мол, и так, семья – это пережиток царского режима, отголосок нашего темного прошлого, поповские выдумки.

– Да она ж так на дыбки встанет, что и мало не покажется.

– А ты грамотно подойди. Скажи, что ее советская власть сделала свободной. Теперь она сможет свою жизнь устроить, как ей захочется, сокрушить оковы семейного рабства.

– Ха. Ну, ты даешь. Как представлю, что все это ей говорю, так прямо не по себе. Может, в городе это и пройдет, а у нас народ еще крепко за это держится. Да мне тесть за такую агитацию кумпол топором проломит. И правильно сделает. Скажи нашим девкам сейчас, что и так можно, без свадьбы там, без церкви, без родительского благословения, – тут же сгуляются все. Такой разврат начнется, что не приведи бог.

– Отсталый вы народ. Ну ничего, придет время, и революция разгонит мглу вашей патриархальности.

* * *

Громким распевным слогом отец Георгий читал Евангелие: «Благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего…» Народ внимал. В руке трепетало пламя свечи. От частого прочтения этого места на страницах темнели сальные пятна. Радостная встреча Девы Марии и «южики ее» Елисаветы окрашивала радостию всякий богородичный праздник. Даже такой, как Покров, который кроме как в России нигде так торжественно и не отмечают, который не имеет основания в Евангельских событиях. Видение Андрея, Христа ради юродивого, во Влахернской церкви Царьграда так полюбилось русскому православию, что Покров Пречистой праздновался всегда наравне с двунадесятыми праздниками в честь Богородицы. Оттого и храмов Покровских, названных в честь этого торжества, на Руси было великое множество.

Сомкнув тяжелые створки Евангелия, батюшка осенил Книгой людей и поставил ее стоя возле дарохранительницы. На том месте, где только что лежало Евангелие, илитон — красный плат, сложенный аккуратным квадратиком, – скрывал антиминс. На этом священном плате с изображением «Положения во гроб Спасителя», который аккуратно раскрывал отец Георгий, виднелся старинный автограф безызвестного архиерея, благословившего некогда служение в этой церкви.

Начиналась сугубая ектения, за которой поминались имена всех живых и умерших. Эта часть богослужения продолжалась обычно долго. Уж больно многих хотелось помянуть, помолиться за всех тех, кто в это смутное время не мог молиться сам, кто по заблуждению своему ушел в обновленческий раскол, кто в нечеловеческих страданиях по малодушию отвернулся от Бога, кто братской любви предпочел классовую вражду и ненависть, кто переступил порог вечности, не сподобившись исповеди, напутствия Святыми Дарами. У батюшки был целый ящик синодиков и поминальников, которые он даже не успевал прочитывать за одну службу, а читал за три-четыре богослужения, присовокупляя к ним и праздничные записки прихожан. На этой молитве держалось все. Он и сам предстоял Богу, со всеми своими немощами, не столько по своему достоинству, сколько по молитвам тех людей, которые за него молили Господа.

Завершалась Литургия оглашенных. Прошения ектеньи настойчиво повелевали выйти этим оглашенным, которых уже многие века не обреталось в Церкви, и потому никто не выходил. Начиналась Литургия верных. Вновь открылись царские врата. Священник вновь покадил алтарь, клирос и молящихся, встал перед престолом с молитвенно воздетыми руками, негромко произнес: «Иже херувимы тайно образующе и Животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение». Пели херувимскую, протяжно и умиленно. Пожалуй, трудно представить минуты более трепетные, чем те, когда поют «Иже херувимы». Клирос в эти минуты, уподобившись сонму ангельских сил, воспевает Триипостасного Бога, как некогда может именоваться