Незабываемая ночь - [18]

— Владимир Дмитриевич так и сказал? — спросил Шаров, и я видела, как он толкнул товарища локтем.

— Так и сказал, — подтвердила няня.

— Вам сказал? — спросил товарищ Шарова.

— Нет, не мне. Доктору. Доктору сказал. «Иду, — говорит, — в Зимний дворец. Прогоним большевиков, в тюрьмы их посадим, и будет у нас снова царь». Слава тебе, господи! Натерпелись уж без царя-то!

— Ну, спасибо, нянюшка! — Шаров низко поклонился. — Порадовали вы нас! До свиданьица!

— До свиданья, родимые, — приветливо сказала няня. — Стойте-ко! Может, вы там Володеньку-то нашего увидите?

— Увидим, нянюшка, — убежденно сказал Шаров, — обязательно увидим! Как пить дать!

— Скажите ему, — немного легче бабушке-то. Сейчас снова започивали. А все-таки тяжко им…

— Ладно! — сказал Шаров. — Все передадим. Будьте покойны, нянюшка.

— Спасибо, родимый! — Няня ласково кивнула головой. — Ох, и времечко, прости, господи!

Они вышли. Няня заперла за ними дверь.

Еще несколько мгновений стояла я в том же оцепенении. Няня зашаркала туфлями к залу. И вдруг, словно очнувшись, рванулась я из своей засады:

— Няня, что ты наделала! Что ты наделала!

Няня перепугалась, схватила меня за плечи.

— Что с тобой, дитятко?! Ой, Иринушка! Что случилось с дитей? Прости, господи!

— Няня, няня, что ты наделала!

Через зал стремительно бежала к нам Даша.

— Няня, няня! Идите скорей! Генеральша проснулась, что-то стонут!

— Ох, прости, господи! — няня бросилась было из прихожей, но сразу спохватилась и снова обернулась ко мне: — Иринушка, да что с тобой?..

Но я уж поняла, что мне нужно делать. Огромным усилием воли заставила я себя улыбнуться и сказала:

— Нет, ничего, няня… Это я так! Иди к бабушке.

— Скорей, няня! — торопила Даша.

Она бережно подхватила няню за плечи, уронив с них платок, и обе почти бегом побежали через зал.

Я смотрела им вслед. Нянин большой платок лежал на полу.

Догнать его! Он же убьет Володю, этот страшный человек со шрамом! Ах, няня, что ты наделала! Что ты наделала! Догнать, вернуть, объяснить, что это ошибка… Не предатель Володя, нет! Да, догнать, догнать!

Я сорвала с вешалки пальто, сунула в рукава руки, открыла шляпную картонку. Там лежал новый голубой капор. Я швырнула его обратно, схватила с полу нянин платок и, на ходу набросив его на голову, кинулась к выходной двери.

Я выскочила на лестницу и осторожно захлопнула за собой дверь. Снизу топали тяжелые шаги — кто-то поднимался по лестнице. Я неслышно бросилась наверх, за поворот, прижалась к стене, прислушалась. Человек остановился у нашей двери и позвонил.

Я подкралась к перилам, заглянула вниз. Это был доктор.

Щелкнул замок. Я отскочила от перил и замерла.

— Ну как? — услышала я голос доктора. И дверь захлопнулась.

Я опрометью бросилась вниз. Швейцара — нашего толстого Степана — у двери не было. Слава богу!

Я рванула дверь. Тяжелая дверь не поддавалась. Ведь мне никогда не приходилось самой ее открывать, — всегда открывал швейцар.

Я вся похолодела. А что, если я не смогу открыть?! Я сжала зубы, вцепилась в массивную ручку обеими руками, потянула изо всех сил. Дверь медленно отошла. Я выскочила на улицу.

* * *

Резкий, сырой ветер чуть не сбил меня с ног, сорвал с головы нянин платок. Кутая голову, сбежала я со ступенек подъезда, огляделась. Улица была пуста, только издали доносился глухой городской шум.

Куда же, в какую сторону они ушли? Куда бежать мне за ними?

Где-то далеко, один за другим, раздались выстрелы. Я вскрикнула и чуть не упала. Сердце застучало так, что потемнело в глазах… В подворотне около подъезда затопали бегущие ребячьи шаги, раздались голоса. Я взбежала на ступеньки подъезда и прижалась в нише.

Несколько мальчуганов выскочили из подворотни и остановились.

— Все стреляют да стреляют! — заговорил один. — Побежать бы туда, посмотреть! Только стра-ашно!

— Ой, ребята, до чего же весело! — радостно говорил другой. — Мой братишка Ленька — матрос он — говорит, — обязательно нынче наша возьмет!

— А то как же! — степенно заговорил третий голос постарше. — Мой папка нынче с утра ушел. «До свиданья, — говорит. — Ухожу, — говорит, — при Временном правительстве, а вернусь, — говорит, — либо при Советской власти, либо вовсе не вернусь».

— Да ну-у? Убьют, думает?

— А то что же? Нынче все одно что война. Мамка с сестренкой весь день белугой ревут, боятся. И я-то насилу из дому удрал.

— А мой папка Ленина видал! — звонко закричал совсем ребячий голосок.

— Врешь! Нынче?!

— Ну, нынче! Тогда, как он с балкона говорил.

— Эко вспомнил! — захохотал брат Леньки-матроса. — Тогда я и сам его видал.

— Да ну-у?! Не врешь?

— Чего мне врать-то? Меня тогда тятька только из деревни привез. Наро-оду — страсть! Все слушают, молчат..

— Что ж он говорил?

— А я ничего не понял.

Ребята захохотали.

— Ну, чего гогочете, дураки? Знамое дело, я тогда только из деревни был, глупый еще. Теперь бы понял.

— Так поумнел? — спросил кто-то насмешливо.

— Знамое дело, поумнел. На то у меня брат Ленька — матрос, большевик.

— A у меня папка большевик. И я вырасту — большевиком буду, — сказал степенный голос.

— Айда, братцы, к Зимнему! Там весело! — закричал матросов брат.

— Не пропустят. Я туда уже бегал, там кругом все пикеты, не пускают. Да мне и уйти нельзя: папка с утра, как ушел, меня за дворника оставил, — грустно сказал степенный голос.