Незабываемая ночь - [14]

— Тут хлебы, Даша. Это он велел приготовить. Он за ним придёт, Даша, не бойтесь! Я никому не скажу.

Даша вдруг улыбнулась мне. Вся суровость исчезла с ее лица.

— Да, барышня, велел приготовить. Достала, сколько могла.

Так! Даша все знает!.. Мне вдруг стало радостно и легко. Я подошла к ней и положила ей руки на плечи.

— Даша, вы знаете, куда он пошел.

— А вы, барышня?

— И я знаю, Даша. Он мне все сказал. Он днем зайдет за этим мешком? Позовите меня, когда он придет.

Даша ласково взяла мои руки в свои и покачала головой, глядя мне в глаза.

— Ох, как же хорошо, барышня, что и вы все узнали! — сказала она почему-то шепотом.

— Володя умный! Володя хороший! — прошептала я взволнованно. — Правда, Даша?

— Очень хороший!.. А этот хлеб…

Я перебила:

— Понимаю, Даша! Это хлеб для всего десятка! — Как я была горда в ту минуту! Я почувствовала себя чуть ли не участницей восстания.

Даша прислушалась.

— Пойдемте, барышня. Не хватилась бы няня. Да и Владимир Дмитриевич велел комнату запереть.

Мы вышли осторожно, как две заговорщицы. Даша заперла Володину дверь.

— А няня у бабушки? — спросила я.

— Нет, как будто в своей комнатке.

Я пошла к няне. Ведь няня тоже хорошо знает мамину историю! Она же вырастила маму. Мне вдруг жадно, нетерпеливо захотелось еще раз услышать то, о чем ночью рассказывал Володя.

Я тихо постучалась.

— Кто там? — спросила няня не сразу.

Не отвечая, я вошла. В маленькой комнате няни было жарко и душно. Ярко горела лампадка на полочке божницы, заполненной иконами. Няня стояла на коленях на коврике перед божницей и горячо молилась. Она шевелила губами, часто крестилась и клала долгие земные поклоны. Чтобы не мешать ей, я тихонько села на сундук в углу.

Няня кончила молиться, с трудом поднялась и села рядом со мной на сундук.

— С добрым утром, няня, — сказала я. — Как бабушка?

— Бог даст, поправится наша бабушка, — прошептала няня и ласково погладила меня по волосам. — А ты завтракала? — спросила она.

— Нет еще, завтрак не готов.

— Ахти, как же это можно! — всполошилась няня. — Ребенок с утра не кушал! Ну, и порядки. Пойду Аришку проберу! — Она двинулась к двери. Я схватила ее за платье.

— Да нет же, няня! Ведь еще очень рано! Я не хочу есть. Ты спать будешь, няня? Я хочу поговорить с тобой.

— Говори, дитятко! Говори, сиротинушка моя! Да ты что какая бледная сегодня?

— Это ничего, няня. Я мало спала.

Я впилась глазами в нянино лицо.

— Няня, правда Володя на папу похож? — сказала я раздельно.

Няня побледнела, судорожно глотнула воздух, да так и застыла с раскрытым ртом и расширенными от испуга глазами.

— Ты чего испугалась, няня? — спросила я, не спуская с нее глаз.

— Ой, прости, господи! — прошептала няня.

— Слушай, няня. Я знаю, кто был мой папа. Я хочу, чтобы ты мне все-все рассказала! И как мама замуж выходила, и как из дому бежала, и как дедушка сердился…

— Иринушка! — няня в ужасе замахала на меня руками. — Да кто же это тебе?.. Дитятко мое!

— Няня, — сказала я, — я же не маленькая. Ну, что вы мне все глупости говорили, что у меня папы не было? Я уже давно этому не верю. А теперь я все знаю… и хочу еще раз узнать — от тебя.

Лицо няни вдруг задрожало, из глаз так и хлынули слезы, и она горько расплакалась, уронив голову на мои колени.

— Нянечка! Няня, милая! — растерялась я и тоже расплакалась. — Ну, о чем же ты? Ну, няня же!

— Ох, прости, господи! — рыдала няня. — Берегли, холили дитятко, строго заказано было всем об отце — бог ему судья — говорить… Ан, разболтал кто-то… Ох, Наташеньку-то нашу, ангельчика нашего веселого… погубил злодей… увез в место гнилое, гиблое…

Я вскочила, подбежала к столу, налила стакан воды и поднесла няне. Она жадно выпила воду и понемногу успокоилась.

— Нянечка, — сказала я ласково, — ну, расскажи мне…

— Ох, Иринушка, — няня говорила с трудом, продолжая всхлипывать, — разбередила ты во мне боль старую… Не забыть мне Наташеньки, ангельчика моего… — Из глаз ее снова полились слезы; она обняла меня и дрожащими руками стала гладить по голове, по лицу. — Вот такая же и она росла у нас, как ты, беленькая, да голубоглазая. Веселая была, чисто птичка. Все, бывало, поет да прыгает.

Няня замолчала, задумалась.

— Ну! Ну! Няня, — теребила я ее.

— Кто же тебе все-таки сказал, Иринушка? — спросила няня тихо.

— Володя.

— Ох, прости, господи! — няня испуганно посмотрела на меня. — Когда это он поспел? Сколько я раз его просила: не говори Иринушке!

— Няня, все равно когда-нибудь бы я узнала. Ну, рассказывай же!

И няня стала рассказывать…

Она рассказывала медленно, изредка умолкая, чтобы поплакать. Я не перебивала ее, не торопила. Я терпеливо слушала — и недоумевала. Как же это так? Это же все то же, что рассказывал и Володя, те же люди, те же события, — и все-таки все совсем наоборот!.. И то — правда, и другое — правда; но которая же правда настоящая?

По Володиному рассказу, мамина подруга Валя была хорошая, честная девушка, открывшая маме глаза. Ее отец профессор — добрый, чуткий человек. Наш дедушка-генерал — жестокий деспот, бессердечный самодур. А главное, наш папа был бесстрашный герой, жизнь свою отдавший за счастье народа. Он вывел маму на свет из того внешне блестящего, но бесчеловечного мрака, который окружал ее в черносотенном дедушкином доме. А наша мама, светлая, чистая, беззаветно полюбившая и его самого и его дело, радостно и без оглядки пошла за ним… И была счастлива!