Незабудки - [32]

Паренек, как видно толково проинструктированный, тотчас же ответил и на этот вопрос:

— Оставьте тут, дядя Андраш, все равно некому взять. А дом заприте на засов.

— Ну что ж, ладно, — сказал чужак. Его тревожила участь Найды и щенят. Разве ей под силу унести четверых детенышей? До села добрых пятнадцать километров. — Ладно, — машинально повторил он, понимая, что дела обстоят куда как не «ладно», но ведь не станешь обсуждать их с пацаном. Впрочем, у него же будут лошади, а значит, он сумеет приехать за Найдой и кутятами. — Ладно, — в третий раз сказал он.

— Дядя Миша велел передать, чтобы вы жили у него.

Тут подошли и остальные ребятишки, на ходу лакомясь собранной земляникой.

— Спасибо.

— Председатель сказал вчера на собрании, что вам, дядя Андраш, дадут пустую избу, — продолжал парнишка. — Ну а дядя Миша от себя наказал, чтобы вы шли прямо к нему.

— Там видно будет, — задумчиво произнес чужак и перевел разговор на другое: — Ну как, много земляники набрали?

— Угощайтесь, дядя Андраш, — предложил паренек.

— У меня возьмите, — подхватил второй.

— И у меня! — воскликнул третий.

— Пусть дядя Андраш у каждого возьмет! — потребовал самый меньшой мальчонка.

— Этак вы меня закормите, — усмехнулся чужак и заглянул в ведерки. — Да у вас у самих кот наплакал! Не совестно такую малость домой нести? Ай-ай-ай…

— По дороге сюда в рот клали, а на обратном пути в ведерко соберем, — пояснил паренек с белыми как лен вихрами.

Чужак взял из каждого ведерка по ягоде.

— Благодарствую.

— Дайте какую-нибудь посудину. — Старший из ребятишек приготовился отсыпать земляники из своего ведра.

— Да она тут, в тайге, обсыпная! Что набрали, несите лучше домой, матери! — с улыбкой отказывался Андраш.

— А это дядя Миша вам прислал, — старший парнишка вытащил кисет махорки.

Ребятишки ушли. Из леса долго слышались их звонкие голоса.

Чужак засуетился. Первым делом тщательно прикрыл уголь густыми березовыми ветками так, чтобы дождь стекал поверху, не попадая внутрь. Затем наварил целое ведро картошки и рассыпал ее по полу, чтобы побыстрее остыла, а тем часом сварганил ведро жидкой похлебки, перелил в щербатую посудину и тоже поставил остудить. Пустые мешки из-под муки и картошки повесил на крючья под балкой, куда мышам не добраться. Лопаты, топоры, пилу и ведра он занес в дом, а остывшую картошку и миску с похлебкой выставил у логова Найды. Теперь оставалось закрыть дом. Из жердин он смастерил по старинному охотничьему способу хитроумное устройство: ежели посторонний, не сведущий в таежных обычаях человек вздумает проникнуть в дом, то своей неумелой возней лишь глубже задвинет засов. На первый взгляд дверь была закрыта неплотно, оставляя щель в палец шириной, однако справиться с задачей мог лишь тот человек, кто знал, с какой стороны подступиться к задвижке. Обычный замок плевое дело сбить, а вот охотничьему засову ничего не сделается, разве что грабитель разнесет всю дверь топором.

Собака поняла, что он собирается уходить. Она вышла из своего убежища и, положив голову на вытянутые лапы, следила за его приготовлениями.

Человек опустился на колени, погладил собаку.

— Завтра за тобой приеду.

Собака, вытянув шею, не спускала с него глаз.

— Сама посуди, разве тебе одолеть дорогу с четверкой кутят? — оправдываясь перед нею, спросил он.

Собака заскулила: это был ответ, вполне внятный.

— Видишь, и добра-то всего ничего: одеяло, топор, барахлишко кое-какое, а руки заняты. Вот и ты смогла бы унести только одного…

Собака плакала.

— Я даже не знаю, где буду жить. Понятно тебе?

Найда умолкла. Лишь глаза ее были влажными.

— Как не понять? Неделю ты свободно продержишься на картошке с похлебкой. Да и поохотиться могла бы. Но тебе не придется думать о еде… Завтра же буду здесь… — Он поднялся. Сунул за пояс топорик, перекинул через плечо узел с вещами. Но тут же снова опустился на колени погладить Найду. — Нелепость какая получается! Да я завтра же за тобой приеду! Ты у меня будешь первой гостьей. Жить мы станем отдельно, своим домом. Ежели согласишься, можем и кошку завести. Ладно? А то обоснуемся тут, на заимке, тоже поди не худо!

Собака лишь смотрела на него тоскливыми, влажными глазами.

— Ясное дело, сейчас тебе не понять. Ну а потом увидишь и сразу поймешь. — Он встал, отряхнул колени и пошел. Собака следовала за ним шагов двадцать, а затем, поджав хвост, понурив голову, потрусила обратно к крыльцу.

Чужак пробирался темным таежным лесом, бредя к селу. Мрак царил и у него на душе, густой, непроглядный… а он-то надеялся, что этому мраку давно уже не осталось там места.

Спал он в доме у Мишки, если вообще можно было говорить о каком-то сне. Необходимо было как можно скорее завезти под крышу зерно — ведь от этого зависела дальнейшая жизнь всего села, каждого его жителя и самого чужака: потрудишься осенью на совесть — будешь целый год с хлебом. Вздремнуть со спокойной душой удавалось лишь на возу — умницы-лошади сами знали, куда везти.

В первый же день, выкроив во время обеда полчасика, он осмотрел дом, где ему предложено было поселиться, однако ночевать поздно вечером снова явился к Мишке.

Мишкина жена встретила его хорошо, лучше, чем можно было ожидать, судя по отдельным высказываниям старого углежога. И все же на заре, прежде чем запрягать лошадей, он попросил у председателя ключ от избы — пустой, заброшенной и слишком просторной для одинокого человека. Но ведь Найду не приведешь в дом к Мишке. Там хозяйничала Жучка, веселая, серая лохматка с черными глазами, которые Мишка называл «умильными». Характера она была дружелюбного, однако, кроме Мишки, никого не признавала, даже хозяйку дома. Нежданного гостя она обнюхала, и ей не понравилось, что он пахнет чужой собакой. Поэтому Жучка повела себя с ним очень сдержанно, к превеликой радости Мишки.