Невыносимая жара - [15]

— Говорят, шопинг — отличное утешение для разбитого сердца, — заметил Рук. — А может, наша веселая вдова возвращает в магазин дизайнерские тряпки за наличные.

Когда Рук вышел в туалет, Хит набрала номер Ноа Пакстона. Ей нечего было скрывать от Рука, однако она совершенно не желала выслушивать его дурацкие подколки. Или видеть эту улыбочку, которая бесила ее до предела. Никки прокляла мэра, который в благодарность за какую-то услугу разрешил ему повсюду таскаться с ней.

Пакстон взял трубку.

— Я нашел документы по страховке, на которые вы хотели взглянуть.

— Отлично, я кого-нибудь за ними пришлю.

— Ко мне приходили судебные бухгалтеры, о которых вы упоминали. Они скопировали все данные с моего компьютера и ушли. Вижу, вы не шутили.

— Вот видите, вы не просто так платите налоги. — Она не смогла удержаться и добавила: — Вы ведь платите налоги, правда?

— Да, но вы могли бы меня об этом не спрашивать. Похоже, ваши дипломированные бухгалтеры с удостоверениями и пушками свое дело знают.

— Можете в этом не сомневаться.

— Послушайте, я понимаю, что не слишком охотно вам помогал…

— Вы мне помогли. После того, как я вам пригрозила.

— Я хотел бы извиниться. Видимо, эта трагедия потрясла меня сильнее, чем я думал.

— Вы не первый, Ноа, — ответила Никки. — Померьте мне.

В тот вечер она сидела в полном одиночестве в центральном ряду кинотеатра, смеялась и хрустела поп-корном. Взгляд Никки Хит был прикован к экрану, где разворачивалась нехитрая история. Полностью погрузившись в конфетно-розовый мир цифровой мультипликации, она словно перенеслась на другую планету, подобно дому, воспарившему на тысяче воздушных шаров.[37] Но прошло каких-то девяносто минут, и груз снова лег ей на плечи.

Никки отправилась домой сквозь вечернюю городскую духоту, пропитанную запахами канализации, мимо нагретых задень зданий, от которых даже после заката все еще исходил нестерпимый жар. В такие минуты, когда работа не поглощала ее целиком, когда тренировки не расслабляли, к ней всегда приходило одно и то же воспоминание. Прошло десять лет, но Никки казалось, что это случилось на прошлой неделе, прошлой ночью. Время не имело значения. Время ничего не меняло в ее воспоминаниях о Той Ночи.

В первый раз после развода родителей она приехала домой из колледжа на День благодарения. С утра они с матерью ходили по магазинам. К этому традиционному предпраздничному ритуалу теперь, когда мать осталась одинокой, Никки относилась как к священной миссии. Она старалась сделать этот День благодарения если не лучшим в их жизни, то хотя бы похожим на обычный — насколько это было возможно с пустым стулом во главе обеденного стола и призраками счастливого прошлого.

Вечером они вдвоем возились на кухне их тесной нью-йоркской квартиры — как всегда, пекли на завтра пироги. Пока они в четыре руки орудовали скалками, Никки отстаивала свое решение сменить специализацию с английской литературы на театр. А где палочки корицы?

Как они могли забыть палочки корицы? Мать никогда не позволяла себе класть в праздничные пироги молотую корицу, она молола ее сама. Как же они могли пропустить палочки, когда составляли список?

Никки обрадовалась так, словно выиграла в лотерею, когда нашла банку палочек в отделе специй супермаркета «Нортон Уильяме» на Южной Парк-авеню. На всякий случай она позвонила домой по мобильному. Никто не брал трубку. Когда включился автоответчик, она решила, что мама не слышит телефона из-за шума миксера. Но затем мать взяла трубку и, перекрикивая запись, извинилась — она вытирала перепачканные маслом руки. Никки раздражало жужжание автоответчика, но мать не умела выключить чертову штуку так, чтобы не прерывать разговор. Никки спросила, не нужно ли им еще чего-нибудь в магазине?

Подождала — мать отправилась на кухню посмотреть, не закончилось ли сгущенное молоко.

А потом донесся звон бьющегося стекла. И пронзительный крик мамы. У Никки подкосились ноги, она громко окликнула мать. Покупатели стали начинаться в ее сторону. Снова крик.

Услышав стук упавшей на пол трубки, Никки уронила банку с корицей и бросилась к выходу.

С силой распахнув дверь, она выскочила на улицу, где ее едва не сбил курьер на велосипеде.

Два квартала до дома. Она бежала, не отрывая телефона от уха, умоляя мать сказать хоть что-нибудь, взять трубку, объяснить, что случилось. Она услышала мужской голос, звуки борьбы. Жалобный вскрик матери и шум падающего тела рядом с телефонной трубкой.

Звон металлического предмета, прошенного на пол кухни. Один квартал. Звяканье бутылок на дверце холодильника. Хлопок, шипение открываемой бутылки с газировкой. Шаги. И тишина.

А потом слабый, угасающий стон. И последнее слово, произнесенное шепотом: «Никки…»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В конце концов Никки решила не идти домой после кино. Она стояла на тротуаре, вдыхая горячий, влажный воздух летней ночи и глядя на окна своей квартиры, той, где она жила в детстве и которую покинула, уехав в бостонский колледж, а потом покинула снова, отправившись в магазин за палочками корицы, потому что молотая корица не годилась для пирога. И теперь наверху, в трехкомнатной квартире, ее ждало лишь одиночество, но не покой. Она могла снова превратиться в девятнадцатилетнюю девушку и войти в кухню, где кровь ее матери затекала под холодильник…