Невыдуманный Пастернак. Памятные встречи - [60]

Как-то был у нас Марков. Борис Николаевич жаловался, что ничего не понимает в Соленом и играть не хочет.

– Сядьте на диван. Я выйду из этих дверей и покажу сцену, замучился с ней.

Мы сели. Борис Николаевич вышел, сыграл.

– Нет, – сказал Марков.

– Тогда, может, так?…

Нам не понравилось.

– Негодяи вы! Вот вы кто. Черт с вами! Как-нибудь сам обойдусь.

Наступил момент, он успокоился, перестал вздыхать, уходя на репетиции.

Неожиданно его вызвал к себе домой Немирович-Данченко.

– Когда я вошел, – рассказывал Борис Николаевич, – он был в кепке. Значит, задумал что-то и для удачи надел, по обыкновению, эту кепку. Стал говорить, что у Ершова не получается ничего с Вершининым. Что он предлагает мне сыграть Вершинина. Я сказал, что не могу принять этого предложения. Во-первых, потому, что Ершов – мой друг. Во-вторых, что Соленый мне уже дорог, и я не хочу с ним расставаться.

Когда спектакль выпустили, Владимир Иванович оценил Бориса Николаевича в роли Соленого так:

«…Исполнение получилось не только блестящим, но и глубоким. Образ, который в прежней постановке МХАТ был мало понятен и занимал третий план, вырос в крепкую, даже страшную фигуру… Так было с графом Шабельским в “Иванове” (Станиславский), с Крутицким в “Мудреце” (Станиславский), с Ехиподовым (Москвин) в “Вишневом саду”. Получился один из тех случаев, когда актер не только схватил замысел автора, но воплотил его глубже, шире авторских надежд»[39].

Прислал письмо Корней Иванович Чуковский:

«…Вывозит “Трех сестер” один Соленый. Уходишь из театра только с одним этим образом. Это – огромная, но косноязычная душа, изнемогающая под собственной тяжестью. Вы так мастерски, так убедительно показали ее трагедию… И сколько свежих красок Вы внесли в этот образ! Это – Грушницкий, в котором очень много Печорина. Как выразительно он курит, как он кашляет, какие паузы, какая походка, и как магически все это объединено у Вас – и очеловечено. Я счастлив, что видел Вас в этой роли; не сомневаюсь, что Антон Павлович с восхищением приветствовал бы Ваше толкование Соленого.

Теперь мне стали близки и дороги Ваши творческие муки над “Гамлетом”…».

В это же время театр приступил к шекспировской трагедии. Борису Николаевичу была поручена заглавная роль.

Борис Пастернак и Корней Чуковский на первом съезде Союза писателей. 1934 г.

Война. Всем детям театра в обязательном порядке предложена эвакуация в Мордовию. Наташе[40] – 9, Васе – 5 лет. Каменский звал к нему на Урал: около Перми, станция Сылва, село Троицкое. В первый раз, когда Вася появился там среди местных мальчишек, я увидела в окно, как они его шпыняют, зажимают локтями. Потом он им что-то сказал – и дальше было видно, что они его приняли.

– Васечка, молодец, как ты быстро подружился с мальчиками. О чем они тебя спросили?

– Как тебя звать? Вася, – ответил я.

– Ах, вот в чем дело!

В селе Троицкое уже много лет всех называли Василиями – в честь Каменского. Однажды Василий Васильевич пригласил из Перми пожилого человека. Тому все в доме и вокруг понравилось.

– Василий Васильевич, а как зовут твоего сына?

– Василий Васильевич.

– А твоего гостя Бучинского?

– Василий Васильевич.

Приезжий помрачнел вдруг. А когда во двор вошел местный учитель и Каменский закричал ему из окна: «Василий Васильевич, заходи в дом», этот приезжий сказал:

– Стар я, милый, чтобы так надо мной насмехаться. Не бывает, чтобы все были Василиями, да еще Васильевичами.

И уехал обратно в Пермь.

Дом стоял на краю села. Дальше был лес, прекрасный уральский лес с множеством грибов, земляникой необычайного размера, формы и вкуса, а малину женщины носили в ведрах на коромысле. Собирать малину – это значило подставить под куст ведро и встряхнуть – малина осыпалась. Они сушили ее на зиму, ссыпая в обыкновенные мешки. Пироги с малиной – это «специалите» тех мест. Еще шанешки – с картошкой и жареным луком. Рыба – всевозможная, много судаков. Уха сибирская, из разной рыбы. Пироги с рыбой.

Жили мы так до осени. Началась грязь, рано темнело, электричество выключили. В селе перестали продавать яйца, молоко, картошку. Рыбной ловлей никто уже не занимался.

На площадь перед домом съезжались с окрестных деревень призванные в армию. Семьи их провожали в повозках, запряженных лошадьми. Иногда оставались ночевать тут же, на площади. Бабы голосили. Каменский разговаривал с ними, утешал, играл на баяне. А сводки с фронта приходили трагические. Письма от Бориса Николаевича из Москвы были редки. Он писал:

«Москва, 13 июля 1941 г.

…Каждый день репетируем “Суворова” и каждый день концерт. Сейчас отправлю вам письмо и еду на концерт. Вернусь, как обещают, в 8–9 ч. вечера. Концерт сборный. От МХАТа – “Яровая”, от Большого театра – Козловский и, вероятно, еще много артистов от других театров. У нас вчера вечером шел спектакль “Враги”. Сегодня идет “Горячее сердце”. Каждую субботу и воскресенье будем играть. 19-го предполагается “Фигаро”. Намечена и “Любовь Яровая”. Точно день спектакля еще не назначен…

Москва, 20 июля 1941 г.

…Вчера я играл Швандю. В театре у нас шла “Яровая”. Сегодня же идет “Фигаро”, я играю графа. Работаю много… Днем репетируем (как уже сообщал) “Суворова”. Работаем интенсивно. Хотим как можно скорей приготовить спектакль. В Москве все спокойно. Спектакли наши проходят хорошо. Бодро. Зал хорошо реагирует…».