Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера - [21]
… Когда Валя Подпомогов, без особого труда, опорожнил… восьмую бутылку, у нашего столика замигали «блицы», защелкали затворами фотокамеры. Нас плотным кольцом окружили изумленные японцы. Валя же невозмутимо принялся за девятую…
Утром нас разбудил телефонный звонок. Звонили от Без-рукавникова, просили срочно приехать в консульство.
Борис Васильевич Безрукавников, генеральный консул, человек огромного телосложения и столь же огромного обая-
ния, швырнул перед нами на стол кипу газет.
С первых страниц улыбался читателям Валя Подпомогов. Он сжимал в руке фужер с очередной порцией саке. Перед ним выстроилась батарея пустых бутылок.
Газеты на разный лад прославляли жирными заголовками «Чудо-русского», который «один выпил столько саке, сколько не в состоянии осилить пятьдесят японцев».
Увидев наше смущение, Борис Васильевич отобрал из кипы газет «выездные» и протянул их Вале:
– Дома похвастаешься… Чего скис? Все нормально… Пусть знают, что «мы все можем». Куда им до нас – кишка тонка.
* * *
Отель «Дели» поразил нас своим «пятизвездочным великолепием».
Однако в баре нас ожидало первое разочарование. Спиртное продавалось только по вторникам и пятницам. В остальные же дни недели строго соблюдался «сухой закон». Бармен-индус в ярко-красной чалме с холеной бородой, обрамляющей матово-смуглое лицо, жестами дал нам понять, что нарушение установленного в стране порядка исключено.
Валя не сдавался. На огромном зеркальном стекле стойки он изобразил фломастером «рассказ» (на подобие сюжетов Битструпа) о том, как получив виски, незаметно для стражей общественного порядка, проникнем в свой номер, «втихую»,
без свидетелей, при опущенных шторах, «раздавим» бутылку, а затем… на боковую…
Рисовал Валя «историю» во всех подробностях. С удивительной изобретательностью и юмором. Вокруг нас столпились «разноплеменные» и разноязычные посетители бара. Они громко смеялись. Наперебой комментировали рисунки. Щелкали затворами камер…
Бармен хитро подмигнул нам, отвел в сторону и, подумать только, вручил три бутылки отличного шотландского виски. Он наотрез отказался от нашей «складчины».
Три дня мы «нашармака» пили виски у гостеприимного индуса. На второй день к нам присоединился и Иван Иванович. То ли кончились у него запасы «отечественного коньяка», то ли он не хотел оставлять нас одних с потенциальными «врагами нашего государства», с «провокаторами и шпионами».
* * *
Ахпат. Полдень.
Монастырский двор залит ярким солнцем. По краю неба медленно ползут вздыбленные облака.
Гегам-бидза, монастырский сторож, косит рыжую упругую траву, буйно растущую на кровле храма Сурб-Ншан.
Старик замечает нас, расправляет спину, отбрасывает в сторону серп. Не спеша мнет сигарету и принимается за свой, словно только что прерванный рассказ.
– Как-то к нам в Ахпат приехал католикос Вазген Первый со своими, как их, епископами… Ходят по монастырю в черных рясах, качают колпаками, шепчутся, ахают – нравится, выходит, наш красавец… Я им рассказываю, так, мол, и так, о монастыре, значит, рассказываю. Не так, конечно, как вам – с религиозным уклоном. Довольны – кивают, улыбаются.
Задумал католикос у нас службу отслужить. Собрался народ. Все село пришло – от мала до велика. Запел католикос. Те, что в рясах, подпевают. Кончил петь – захлопали ахпатцы. Смутились епископы, растерянно переглядываются… Ты что это? – говорю я Рафику, бригадиру, здоровенному детине, что хлопает громче всех, – не в театре небось… А что? – смеется бригадир. – Очень даже здорово поет старик, и песня хорошая…
Гегам-бидза улыбается:
– Вот так, значит, было дело… Запамятовали ахпатцы – что церковь, что патарак…
* * *
– Что ни говори, а человек существо тщеславное. Вот взгляните на эти могильные плиты – еще подобие свое толком изображать не научился, а туда же… Высечь себя на камне норовит. Личность сводз увековечить. Пусть потомки, мол, узнают, какой я был, как выглядел, какая у меня была физиономия… А выглядел он, если верить камню, скажем прямо – не ахти как, и физиономия у него была препротивная…
С этой, весьма своеобразной, оценкой средневековых надгробий согласиться трудно. Но спорить со стариком бесполезно. Да и говорит все это Гегам-бидза больше из озорства, желая позабавить нас.
– И что это я о могильных плитах разболтался? Да…
Гегам-бидза хитро щурит глаз, щетинит усы:
– Видите, вон ту могилу… Ту, у гробницы Курд-Ишха-на… Три года назад это было, заметил я как-то краешек могильной плиты. Принес кирку, лопату, раскопал. Читаю -
«Здесь покоится Арутин…» Дальше не разобрать, и год – «1787». Ай-та! Да это могила нашего Саяда, Саят-Нова, значит… Ну и отписал в Ереван, в охрану памятников – Котику, как его по фамилии?. . Начальником он у них… Так, мол, и так… приезжайте… Приехали – разобрались. Смеются. Напутал, говорят, старик – твой Арутин в 1787 году похоронен, а Саят-Нова, по всем законам науки, в 97 умер… Опередил, выходит, этот нашего… Эх, говорю, знал бы – принес зубило, молоток – исправил бы восьмерку на девятку, да еше в придачу кяманчу высек… Избавил бы вас от хлопот. А то все ищете, без толку ищете… Деньги казенные переводите…
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.