Невозвратные дали. Дневники путешествий - [15]
Без Валерика, я с Андреем и Женей идем купить еду, хлеб, рыбу, еще что-то. Идем назад. Андрей варит рыбу и кормит всех нас.
Но девятого мы шлем в Коктебель телеграмму Валерику: час отхода автобуса на Симферополь, еще с ним мы решили поездку в Бахчисарай, Севастополь и Херсонес. (Будем ли мы через год — живы?..) Но зайдет ли он на почту и спросит ли до востребования? День проходит в тревоге. Но наутро! В распахнутой в нетерпении двери, в облаке лая Наки — он почти врывается к нам, и — я первая по пути — не скрывая «приличием» радости встречи, выдавая с головой — соскучился! — наклоняется с беглым полуобъятьем, глаза в глаза. И — к Андрею, и к Жене. Еле попал на автобус! И — на стол — россыпь коктебельских камней, и не только, еще одной бухты! Лизе — Жене — мне!..
А Лиза — россыпь винограда и слив!
День сборов. Мы с Женей стараемся хоть немного уложиться, мы вернемся к 12-му, 13-го надо ехать; 14-го она должна быть в Москве — год со смерти любимого двоюродного брата Бори. Один день с утра в Феодосии, вечером — поезд в Москву.
Мы опоздали на автобус? Или — раздумали ждать? Мы в такси. Бог мне шлет то, чего не дал за жизнь: любящий сын — рядом. (Но — у него есть мать[87]. Она много меня моложе… Но должно быть, только к не родной матери — нежность и благодарность такие…) Пробую урезонить себя: это потому что — внове ему… Но ненасытность его привязанности, вскользь сказанное «…потому что я — счастлив…» сеют солнечный дождь волшебства на наш день. Добром, лаской сияют темные глаза Женины, а Андрей — это просто ангел! Близость Валерика отплачивает мне за все резкости моего родного сына, за его, в трагичности его судьбы, холод ко мне. Господи! Ты же знаешь — я в 28 отреклась от личной любви, за это, может быть, Ты и даришь — в 77 — Такое!
Мы Симферополь пролетаем, еле видя его, только меняем такси: в Бахчисарай! (Не была в Симферополе с 23-х с Валей[88], больным, любимым… Тут — его операция, мысли о смерти с ним, если… Тут было «Кафе сердечное (ый?)»… Не те улицы, не те дома, все прошло! Его нет на свете…
В Бахчисарае ищем адрес — остановиться — тщетно: художница — звала, ждет[89]. Но, спутав улицы Восточную с Восстания, — едем по кривым — вверх-вниз, улочкам Бахчисарая по второму адресу и находим его, отпустив такси, пешком. Поэтессы (соотечественницы Валерика!) армянки Марии Альбовой[90] нет дома, будет вечером. Заносим наш огромный рюкзак к соседям и — налегке — в Музей[91]. Тип мечети. Тут был гарем. Восстановлены его комнаты. Восковые куклы в натуральную величину, наложницы хана: любимая (русская, в кокошнике с жемчугом) и еще 300 их жило где-то там, в комнатушках. Сердце полно: вот когда бы я сюда ворвалась с войсками, хана — в плен, их — на волю! Но не с кем поделиться этим нежданным азартом — Валерик пошел бродить отдельно от нас, разглядывает стены, убранство мавританского стиля, хочет побыть — один; моя тоска — жгучей. Бедные женщины, оне[92]! (Бедные — мы… Непонятное мужское сердце!)
Мы у «Бахчисарайского фонтана»[93]. С Валериком, вчетвером.
Но жизнь мчится. Пачки видов Бахчисарая, на них нежные надписи, уют обеда вчетвером в местной столовой, сидим с Женей, мальчики нам несут тарелки со снедью, в стаканах питье…
Над Бахчисараем — с Пушкиным, Мариной, Лжедмитрием и стихами Марины о них — синяя ночь, обрывок луны зашел за гарем, кривые улицы — лунны. Альбовой всё нет, и мы бродим, смешав мальчиков — Женя с Валериком, я — с Андреем, говорим, говорим… Решаем зайти все в кино. Ждем начала его под шелковицей? На скамье. Лунные тени… Жизнь летит, сердце замерло тоской о прошлом. Я не видела фильма (может, спала?).
Альбова приняла нас, но четверых устроить не смогла, дала адрес близкой гостиницы. Мальчики, попрощавшись, ушли.
Поэтесса, Армении дочь, накормив, уложила нас на диванах с горой подушек под картинами, портретами и стихами. У нее тоже страсть к кошкам. И уже стоит ночь.
На утренней, солнечной узкой улице Бахчисарая мы сели в автобус на Севастополь. Я не помню особенностей пути. Но когда на автобусной площади знаменитого города, дважды героя, — где я не была с одиннадцати лет, Марине — тринадцать, с еще живой мамой, с папой… — Андрей и Женя никак не могли решиться, ехать ли нам в гостиницу или идти за женщиной, звавшей к себе на квартиру (я держала нейтралитет, чтоб не спорить, хотела ж (как и Валерик — в гостиницу, чтоб свободней!) — я увидела в первый раз моего — сына? внука? кого? — в раздражении. Озираясь, как затравленный, он сверкал глазами, насмешничал, возмущался. Я ласково успокаивала, звала в юмор: не всё ли равно, только бы все миром. Андрей в азарте спора, чтоб убедить Женю, стал рыцарски на одно колено, и, смеясь, Женя сдалась. Потеряв время, поехали на край города на автобусе (а говорила женщина — рядом), и там, вместо обещанных комнат, женщина рассовала нас с вещами, меж комнат с людьми. Был и юмор: «одного из парней» — с собой в комнату. Мы с Женей, смеясь, матерински не согласились, и наших мальчиков запихали вместе, но в проходную.
