Невозможный Кукушкин - [12]
Мне почему-то обидно, что никто из них не сочувствует мне. Они же не знают, что я притворяюсь. Друг я им, в конце-то концов?! Приятель или не приятель?!
Мне хочется сказать им, что я в последний раз перед своим путешествием пришёл сюда, чтобы увидеть их, пожать им руки на прощание — может, уже и не увидимся, кто его знает, как всё обернётся, — но я говорю:
— Новый материал сегодня проходить будем, Светлана Леонидовна говорила. Боялся пропустить.
— Новый материал он будет проходить! — завопил Нырненко. — А старый списать не даёт!
Он бы и дальше разорялся, да к нашему классу подошла Светлана Леонидовна, открыла дверь и всех нас пропустила:
— Проходите, мальчики! Ваше «здравствуйте» я как-то не вполне расслышала.
Она протолкнула нас в класс, мы запоздало промямлили приветствие и вытаращили друг на друга глаза. Мы же не списали ничего! Я — совсем ничего, а они — только задачу.
В КЛАССЕ
Растерянные, мы уселись на свои места. Они — на последнюю парту. Я перед ними через одну. Между нами пролегала одна пустая парта. На ней никто никогда не сидел, её поставили, чтобы изолировать нас друг от друга. Так учителя говорили.
Я повернулся к приятелям, показывая глазами, как здорово мы влипли. Они в ответ — мне по кулаку, хотят всё на меня свалить, как будто это из-за меня. А я при чём? Мне хуже всех. У них, по крайней мере, русский сделан.
Нарочно уронил ручку и полез под парту, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать. А то Светлана Леонидовна вскидывает время от времени на меня взгляд, и я прямо цепенею от ужаса. Вот она сейчас спросит и про родителей, и про домашние задания…
Пока ползал, искал ручку, из кармана просыпался перец. Сразу вспомнил про свои лекарства и решил применить.
Применил перец в нос, порошок вдохнул в дыхательное горло, а луком натёр глаза.
Из глаз полились слёзы, я стал чихать и кашлять сто раз подряд, как Карабас-Барабас.
Выбрался наружу, а Светлана Леонидовна мне говорит:
— Слава, никак ты заболел? Подойди, пожалуйста, ко мне.
Вот оно! Всегда звала меня по фамилии. Других-то, своих любимчиков, по имени, а меня — сплошным Кукушкиным.
Всё-таки она хорошая. Иногда мне кажется, что работа с нами не для неё, слишком уж она хрупкая для нас и для всей школы. Нам не таких надо, нам сильных тёток надо, чтобы как рявкнули, так мы под парту свалились. А она голоса никогда не повышает, всё хочет дать нам что-то необыкновенное, сама такая необыкновенная, а мы… Раньше у неё ничего не получалось с нами, а сейчас стало лучше. Наверное, мы её полюбили. А так бы она просто пропала…
Поднялся, иду к столу. Чувствую, что краснею, как свёкла, и становлюсь ужасно неповоротливым. Уже зацепился за собственную ногу и чуть не свалился.
На последней парте веселятся Пчелинцев с Нырненко, им нравится, что я стал жертвой. Они мне всегда говорят, что я дурею возле учительского стола. Это верно. Я храбрый только на своей парте.
Но всё-таки сам про себя иногда думаю, что не такой уж я осёл, каким кажусь учителям.
Подошёл-таки к учительскому столу. Откуда-то запахло луком.
— Ты что, лук ел, Слава?
— Нет. От насморка лечился. Некоторые говорят: помогает.
— Вид у тебя и впрямь нездоровый. Глаза красные… слезятся.
Я победно смотрю на приятелей.
— И ещё кашель и насморк, — добавляю.
Светлана Леонидовна трогает мой лоб. Рука у неё чистая, узкая и прохладная, маникюр.
Стою чуть живой: а вдруг лоб холодный!
— Если и есть температура, то маленькая.
— Тридцать семь и три.
— Зачем же в школу пришёл?
«Пришёл», а не «притащился»! Вот он — русский язык! Как приятно его слушать…
— Он за новым материалом явился. Не может пропустить! — хохочет на последней парте Нырненко.
— А что тут, Юра, смешного? Не понимаю тебя, — удивляется Светлана Леонидовна, и Нырненко затыкается.
Ага! Слопал?!
— Ради нового материала пришёл в школу такой больной? — понижая голос, переспрашивает Светлана Леонидовна и как-то странно смотрит на меня.
Неужели не верит?
— Я очень хочу узнать новый материал, — хриплю я. Будь что будет! Только бы не спросила про родителей, тогда я, пожалуй, умру. Возьму и задохнусь от кашля.
Но она ничего не спрашивает, а только, улыбаясь, говорит:
— Мне это приятно слышать. Именно от тебя, Слава. Спасибо тебе. Постепенно ты становишься добросовестным.
А вчерашние три двойки и единица по сочинению? Но она не вспоминает про это, великодушно не напоминает.
И я начинаю радоваться. Это уже вторая радость. Первая — когда мама смотрела на меня: тогда я вымыл ложку. Сейчас — вторая. Может быть, я и правда становлюсь лучше. Как хочется стать лучше!
— Можешь идти на место. Нет, пожалуй, сходи к медсестре. Пусть она тебя посмотрит.
Но мне не хочется уходить, так хорошо сейчас в классе. Уйдёшь — неизвестно к чему вернёшься.
— Я уже там был. Её там нет. Я на перемене схожу.
Класс стал быстро заполняться. Я никогда не видел, как кто приходит, до чего интересно! Мне кажется, я сегодня что-то нашёл, когда явился одним из первых.
А где же Перепёлкина? Она никогда не опаздывает. Не хватало, чтобы она заболела сегодня… Если я её не увижу, будет плохо. Может быть, в моём путешествии случатся непредвиденные события — и я не вернусь так скоро. Перепёлкину я могу не видеть только один день — воскресенье, и то я обязательно загляну к ней во двор, как она там. Я просто привык видеть её каждый день. Если не вижу, то как-то сразу становится плохо.
