Невинные дела. Роман - [83]

- Господа, - торжественно сказал Ундрич, - прежде всего, прошу почтить вставанием память безвременно погибшего моего друга, знаменитого летчика майора Дауллоби. Несчастный случай вырвал из наших рядов замечательного человека, а теперь на честь его посмели посягнуть враги нашего государства, но я сумею защитить славное имя своего лучшего друга. Прошу встать, господа!

Зал поднялся. Видавшие виды журналисты сразу же по достоинству оценили такое вступление: в самом деле, Чьюз обвиняет Ундрича в убийстве Дауллоби, а Ундрич прежде всего воздает должное памяти «друга».

- Господа, - продолжал Ундрич, когда все сели, - дорогого Дауллоби, нашего неутомимого сотрудника и помощника, уже нет в живых, он не может подать своего свидетельского голоса, не может даже защитить себя. Но есть другой помощник, разрешите представить его, - Ундрич легким жестом показал на незнакомца с незначительным лицом. - Господин Густав Трейбл, механик самолета, на котором испытывались этим воскресеньем мои лучи.

Трейбл встал и поклонился собранию. Лицо его по-прежнему не выразило ничего.

- Господа, - продолжал Ундрич, - для вас напыщенное заявление Чьюза, очевидно, явилось неожиданным. А я ждал его и, как сейчас убедитесь, достаточно подготовился, чтобы документально опровергнуть весь этот бред. Началось это вчера, когда господин Трейбл сообщил мне, что его посетили два господина… А впрочем, разрешите, господа, предоставить слово непосредственно господину Трейблу.

Трейбл встал и снова поклонился собранию.

- Позвольте, господа, - сказал он, - я начну от основания событий… Позавчера, около полудня, Магда - простите, это моя жена - говорит мне: там тебя спрашивают двое, очень приличные господа. Я, конечно, выхожу. Боже мой, вот неожиданность! Профессор Эрнест Чьюз! Он мне хорошо знаком, по газетным фото, конечно. Другой представляется: инженер Райч. И интересуются они насчет случая с Дауллоби. Я отвечаю: есть расследование комиссии, чего меня спрашивать? Чьюз вдруг и говорит, что у него есть показания майора Дауллоби и выходит по этим показаниям другая картина: будто майор Дауллоби перед испытанием оставлял в самолете зажигательный капсюль, а капсюль этот изобрел инженер Ундрич. И представьте, господа, Чьюз вынимает из кармана письмо Дауллоби. Действительно, будто его подпись. Конечно, то самое, вы читали его, господа, в газете. И говорит мне Чьюз, что Дауллоби в тот раз будто капсюля не оставил в самолете, взял с собой, а Ундрич догадался и, конечно, направил лучи на майора, да так его с капсюлем и зажег. Мне эта клевета а голову так и ударила: «Позвольте, - как же так: ведь самолет-то загорелся!» - «А очень просто, - отвечает Чьюз, - это потому, что туда положили второй капсюль. И тот, другой человек, который, положил, и есть вы». Конечно, я прошу, господа, извинения, но взяло меня зло, зачесалась рука: так бы и въехал… - Трейбл виновато улыбнулся и оглядел зал, точно в самом деле извинялся за свою горячность. Убедившись, что его не осуждают, Трейбл продолжал: - Конечно, Чьюз заметил мое настроение и так осторожно говорит: «Ну, может, и не вы, а другой кто, только для нас значения не имеет, да и искать некогда». И тут подводит он мне довольно тонкую мину, прошу обратить внимание. - Трейбл снова обвел взглядом зал: журналисты внимательно слушали. - Чьюз, значит, говорит так: «У нас козыри, то есть письменные показания, и вам нечем крыть! Так уж лучше вам самому обличать других, приятнее, конечно. Напишите признание, вот как Дауллоби - и благородный конец!» И тут запускает мне Чьюз удочку: «А мы вас, говорит, конечно, компенсируем. Вполне достойно. Человек вы небогатый, тысяч тридцать на улице не валяются». Я, конечно, вижу, закручено замысловато, как бы впопыхах не промахнуться. Объясняю, что деловому человеку требуется время обдумать. Словом, день выторговал. Сообщил господину Ундричу. Нравственный долг, конечно…

- Совершенно верно, - подтвердил Ундрич, вставая, - господин Трейбл во вторник сообщил мне содержание беседы, о которой он вам, господа, только что имел честь доложить. Я понял, какой постыдный заговор готовится против меня, понял, что не сумею опровергнуть клевету, если не буду располагать документальными данными. Сегодня, по соглашению с господином Трейблом, я направился к нему и расположился в комнате, смежной с той, где происходило свидание. Но мне было ясно, что мое свидетельство в вопросе, лично меня касающемся, авторитетным быть не может. Поэтому я захватил с собой неоспоримого свидетеля.

Ундрич слегка хлопнул по крышке чемодана, затем открыл его.

- Вот, господа, магнитофон. Предоставим ему слово. Голос господина Эрнеста Чьюза вам достаточно знаком. Голос господина Трейбла вы только что слышали. Итак, господа, включаю механизм.

Среди журналистов, до сих пор слушавших довольно спокойно, произошло движение. Несомненно, этот Ундрич - ловкий человек! Ничто так не умиляет журналиста, как ловкость.

Между тем магнитофон начал свои свидетельские показания. Голос Трейбла сказал:

- Очень рад вам, господин Чьюз! Здравствуйте, господин Райч! Принесли деньги, господа?