Невинные дела. Роман - [44]

Новой сенсацией была телеграмма от президента республики. Председатель собрания огласил ее. «Друзья! - писал президент. - Я понимаю ваше положение и сочувствую ему. Но и вы должны понять положение республики. Мы обязаны защищать ее, защищать свободу, демократию, цивилизацию. Вам выпала великая честь быть в первых рядах защитников величайших идеалов свободного человечества. Гордитесь этим! Уверен, что сознание вашей высокой миссии поможет вам легче перенести горечь временных жертв. Рекомендую пойти на соглашение с администрацией завода. Заверяю вас, что это необходимо для безопасности страны».

Некоторое время в огромном зале царило молчание, потом по рядам пошел все нарастающий ропот. Пожилой рабочий, стоявший впереди, громко вздохнул:

- Эх, все мы должны защищать: и родину, и свободу, и цивилизацию… А нас кто защитит?

- Дожидайся! Эти защитят… - отозвался кто-то из глубины.

- А своя голова на что? - крикнули сзади.

Джерард стоял в толпе и в этот момент больше всего хотел провалиться сквозь землю. Ему казалось, что взгляды то одного, то другого соседа устремляются на него. И зачем Бурман прислал телеграмму? Что он - совсем глуп? Не понимает, что после обещаний, данных медианским рабочим, такой телеграммой можно только повредить? И вдруг простая мысль мелькнула в голове Джона: да, может, президент попросту забыл, что он принимал медианского рабочего - с тех пор больше месяца прошло, а мало ли он принимает и обещает? Телеграмма Бурмана совсем сбила с толку Джерарда. Его роль на собрании была детально разработана Фрейлингтоном. Но что теперь делать? Неужели смолчать, сделать вид, что он никогда и не ездил к президенту? Или разоблачить обманщика, сказать что-нибудь резкое? Но тогда он навсегда отрежет себе путь на завод.

Пока Джон размышлял таким образом, председатель собрания объявил, что с рабочими желает говорить господин Прукстер. По тому движению, которое прошло по толпе, понятно было, что выступление директора интересует рабочих куда больше, чем речи Пумферца и телеграммы президента. В конце концов, хозяин был не Бурман, не Пумферц, а Прукстер, решал и действовал он, остальные же господа, видимо, говорили только то, что угодно было хозяину.

Господин Оскар Прукстер был благообразный сухонький старичок с седенькой небольшой бородкой и седой шевелюрой невысоким ежиком. Держался он с тем непосредственным спокойствием, которое дается многими годами непоколебимой уверенности в своей силе. Он не раскланивался, не возвышал патетически голоса, не спадал до трагического шепота и вообще пренебрег всеми теми ораторскими эффектами, какими блеснул господин Пумферц. Он говорил так же тихо, как в своем кабинете, несколько даже равнодушнее и как будто скучая, что вот, мол, приходится отрываться от важных дел и заниматься пустяками. Он не говорил ни о демократии, ни о свободе, ни о цивилизации, не воспевал своих жертв и не призывал к жертвам. Для этих песен существовали его газеты, ну и господин Пумферц… Нет, он говорил с рабочими по-деловому, как их старший товарищ, руководитель, можно сказать, «деловой отец». Он говорил, что остановка завода на переоборудование потребует от «Прожекторного общества» большого финансового напряжения. Если же за это время еще оплачивать всех рабочих в размере половинной ставки, то проще закрыть завод. Однако правительство требует выполнения заказов на оборону страны. Тогда перед администрацией один выход: уволить всех рабочих, переоборудовать завод силами сторонней строительно-монтажной фирмы и затем объявить новый набор рабочих. С чисто деловой точки зрения это вообще наиболее выгодный выход. Однако компания не прибегла к нему, во-первых, потому, что хотела сохранить за собой своих рабочих, среди которых много квалифицированных, во-вторых, потому, что все-таки считала себя морально обязанной оказать некоторую поддержку своим рабочим в трудный для них момент в том размере, какой был бы не слишком обременителен для «Прожекторного общества». Если, однако, рабочие своими неумеренными требованиями освобождают общество от этой его моральной обязанности, то оно не будет настаивать… Что ж, видно, рабочие частичной оплате предпочитают неприятности безработицы - это уж их дело.

- Уже не как директор, не как акционер, - закончил господин Прукстер, - а просто как человек, много лет довольно дружно проработавший с вами, я очень советовал бы вам хорошенько подумать, прежде чем принять решение. Советовал бы прислушаться к благоразумным голосам, а не к речам тех смутьянов, которые прикидываются вашими друзьями, а на деле не имеют другой цели, как дезорганизовать производство. Сделать этого мы не позволим, но ухудшить ваше положение они смогут. Решайте сами… Я же в доказательство моего желания достичь полюбовного соглашения заявляю, что готов, как нам ни трудно, довести оплату до двадцати пяти процентов…

Речь эта, произнесенная тихим, спокойным, несколько даже монотонным голосом (и особенно заключительные слова, означающие уступку), произвела, однако, гораздо большее впечатление, чем взрывы красноречия господина Пумферца. В зале стояла тишина, не раздалось ни одного выкрика. Господин Прукстер спокойно удалился, как бы подчеркивая этим, что все дальнейшие разговоры его совершенно не интересуют.