Невидимый - [15]
— Мы запрещаем ученикам писать на шкафах, но что толку?
— Но никакой Кристины Полленшерны у вас нет?
— Нет
— Тогда я хотел бы знать, кому принадлежит шкаф, на котором написано это имя.
— Это несложно, я могу попросить Маргит пойти и посмотреть.
— Спасибо.
Хумблеберг поднял трубку местного телефона.
— Маргит, на одном из ученических шкафов написано «Кристина Полленшерна». Сходи, пожалуйста, и посмотри, кому принадлежит этот шкаф. — Хумблеберг откинулся на стуле и провел рукой по волосам. — Сейчас узнаем.
— Нурдстрем закрасил свастику, — продолжил Форс.
Хумблеберг взял со стола ручку, покрутил се в руках и положил обратно.
— Тут много проблем, — сказал он, помолчав, — подростков всегда тянет к чему-то плохому. У нас в школе есть несколько уродов. Некоторые из них заметили, что мы остро реагируем на свастику. Вот они ее и рисуют. Думаю, для того чтобы дать выход каким-то своим страхам. Сейчас рисуют свастику, потом выдумают еще что-нибудь. В мое время взрослых доводили курением и употреблением алкоголя. Сейчас все по-другому, родители сами покупают вино своим пятнадцатилетним детям. Подросткам приходится выдумывать что-то другое, что способно вывести взрослых из себя.
— Что вы делали еще, кроме закрашивания свастик?
— Мы попытались выяснить, кто это сделал. Были предположения, но это всего лишь предположения. Их ведь еще надо доказать.
— Так что вы сделали?
Хумблеберг развел руками.
— Что бы вы сделали в этом случае?
— Не знаю. Но я ведь и не ректор. В мои обязанности не входит работа с подростками, рисующими свастику во вверенной мне школе.
Хумблеберг снова начал вертеть в руках ручку.
— Я скажу вам, что думаю. Я уверен, чем меньше обращаешь на это внимание, тем лучше.
— Вот как?
— Да.
Форс сделал пометку в блокноте.
— Ну и как вы отреагировали?
— Когда стали появляться свастики? Мы попытались выяснить, кто их рисовал, но так и не узнали. Я поговорил с учителями и попросил их провести беседы в классах.
— О чем именно?
— О нацистских символах, нацизме, неонацизме.
— И они провели такие беседы?
— Думаю, что да.
— Когда в школе Люгнета появилась первая свастика?
Хумблеберг задумался.
— Пять лет назад. Около спортзала.
— Нурдстрем сказал, что злоумышленники использовали лестницу.
— Это верно.
— Итак, вы поговорили с учителями, они провели беседы с учениками, а потом появилось еще несколько свастик?
— Да. Через несколько месяцев таким же образом разукрасили холл около дирекции.
— Вы заявляли об этом в полицию?
— Я уже не помню.
— Мой коллега Нильсон утверждает, что никакого заявления по поводу вандализма в школе Люгнета не было.
— Вполне возможно, что мы не заявляли. Форс записывал ответы Хумблеберга в блокнот. В дверь постучали. Это была Маргит.
— Шкафчик принадлежит Аннели Тульгрен.
— Спасибо, Маргит, — поблагодарил Хумблеберг.
— Аннели Тульгрен, — сказал Форс, записывая имя. — В какой класс она ходит?
— В девятый «С».
— Можно вызвать ее сюда?
— Конечно, если она в школе, — Хумблеберг снова повернулся к местному телефону. — Маргит, будь добра, позови сюда Аннели из девятого «С». — Хумблеберг поднялся и надел куртку. — Что-то мне нехорошо. Весенняя простуда, немного знобит. — Он озабоченно посмотрел на Форса, склонившегося над своими записями. — Скажите, то, о чем мы говорили, как-то связано с исчезновением Хильмера?
И никто из них не видел Хильмера.
Истекающего кровью на полу.
С полным ртом коричневых, влажных листьев.
Лежащего на полу перед ними.
— Я не знаю, — сказал Форс. — А как вы думаете?
Хумблеберг выглядел озадаченным.
— О чем?
— Вы знакомы с Бергом?
— Конечно.
— Вы ведь оба занимаетесь политикой?
— Мы члены разных партий.
— Но все же вы знаете друг друга довольно хорошо?
— Да.
— Берг сказал, что Хильмер Эриксон поссорился с подростками, которые рисовали свастику.
— Я об этом ничего не слышал.
— Вам не кажется странным, что Берг осведомлен лучше вас?
— Не кажется. Нурдстрем депутат. И он обо всем сообщает Бергу. Они соратники по партии. И к тому же ректор не обязан все знать.
— Разве ректор не обязан знать, что один из его учеников поссорился со школьными нацистами?
Хумблеберг покачал головой:
— Насколько я понимаю, нацистов у нас тут нет. Это просто хулиганы, которые из кожи вон лезут, чтобы вывести взрослых из себя. Вряд ли их выходки можно назвать нацистскими.
— О каких именно хулиганах вы говорите?
Хумблеберг задумался.
— Я не совсем уверен и не хотел бы называть никого конкретно.
— Свастика ведь достаточно конкретна?
— Да, но даже если у меня есть определенные догадки, то ведь между предположением и уверенностью есть огромная разница. Что будет, если я обвиню нескольких учеников в неонацизме только потому, что они поссорились со своим одноклассником? Ссоры между подростками — совершенно обычная вещь, никакого криминала тут нет.
Форс записал. Зазвонил телефон. Хумблеберг снял трубку и ответил, что он будет занят еще полчаса. Едва он положил трубку, как в дверь постучали и появилась Маргит.
— Вот Аннели.
Позади Маргит возникла рослая девочка. У нее были широкие бедра и явно избыточный вес. Светлые волосы собраны в хвост, лицо без макияжа. Она была одета в черные ботинки, мешковатые брюки и серый свитер.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.