Невидимые бои - [72]

Другой собутыльник Плахина — молодой мордастый человечек с юмористической фамилией Талмудовский — подсел к Гале, что-то ей нашептывая. Плахин не обращал на них никакого внимания. Не допив кофе, те вскоре ушли. Незаметно, бесшумно и бездымно исчез «искусствовед»: он опасался, что придется участвовать в оплате счета. А Мария Петровна все сидела, глядя в туманящиеся глаза Плахина, слушая его почти бессвязную, лихорадочную, напряженную болтовню.

…Дома при свете небольшого ночника она долго разглядывала мятое, опухающее от алкоголя лицо своего нового случайного любовника. Смотреть было буквально не на что. По хорошенькому лицу Марии Петровны промелькнула гримаска. Но зато это был нужный, очень нужный человек. Заполучить такую «руку» в комитете?! О, на это была способна далеко не каждая женщина в их институте. Собственно, никто из них, кроме Марии Петровны, этого не хотел и об этом не думал. Ведь это были простые, честные, человечные женщины. А Мария Петровна была дама «себе на уме». На мелком, птичьем, мещанском умишке.

Плахину ничего не стоило закрепить эту связь. Приезжал к ней поздно ночью, пил, долго шептался. Мария Петровна рассказывала ему все институтские новости в расчете на то, что через Олю — как она называла своего нового любовника — все это дойдет «куда нужно». Ее враги в институте (она сама их придумала), которых она так ловко, как ей казалось, оговаривала, будут теперь посрамлены. Так с помощью «правильной женщины» американская и английская разведки вскоре узнали многое, слишком многое, о людях института. «Оля» был достаточно осторожен, чтобы не выпытывать у Марии Петровны научно-технические секреты, да она и знала их не много. На первое время для него и его хозяев было достаточно того, что выбалтывала «правильная женщина» по своей доброй воле. С ее помощью они изучали самое важное — людей, делающих большое, важное дело, до зарезу интересующее американскую и британскую разведки. Мария Петровна оказалась если и не очень приятным, то полезным приобретением для Плахина.

Но главные усилия, по приказу своих хозяев, шпион обратил теперь на сбор сведений о вооруженных силах, И тут главным его оружием был коньяк с лимоном. За сытным ужином, после второй или третьей бутылки, старые знакомые Плахина — военные — иногда начинали болтать такое, что не следовало бы, как говорил фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов, знать даже их шляпам (в ресторан они шли, разумеется, в штатском). К счастью, сведения, которые они выбалтывали, были неконкретными, приблизительными. Но они наводили иностранную разведку на след, ориентировали ее шпионский поиск.

К концу лета Плахин напал буквально на золотую жилу. Один из его знакомых, считавший шпиона человеком со связями, рассказал, что в Москву приехала довольно соблазнительная дамочка лет около тридцати похлопотать, чтобы ее мужа, инженер-капитана, перевели из «ужасно скучного места» куда-нибудь поближе к Москве, где у нее было много таких друзей и близких родственников, с которыми она не могла жить в разлуке. В прохладе загородного ресторана Плахин наговорил скучающей мещаночке «сорок три короба». Затем, сказав жене, что едет в срочную командировку, отправился с ней на теплоходе в воскресную поездку по каналу Москва — Волга. Ехали в одной отдельной каюте. Покладистая мещанка была уверена, что протекции нового знакомого «со связями», не скупившегося, кстати сказать, на хвастливые обещания, окажется достаточно для того, чтобы вырвать ее из скуки скромного военного городка. Шпион выудил из этой благонамеренной обывательницы немало важных для его хозяев, хотя и весьма общих, сведений о секретнейшем военном центре.

Американские хозяева одобрили инициативу своего агента. Плахину передали директиву — о переводе ее мужа не хлопотать, отправить к нему жену, чтобы через два-три месяца она вернулась за новыми обещаниями, привезла новые сведения.

Круг замыкается

Полковник Николай Михайлович Борисов грипповал — в ушах слегка шумело, отяжелели ноги, дыхание участилось. Первым это его состояние заметил лейтенант Вишняков. Но ему было приказано об этом не распространяться — теперь Борисов ни на шаг не мог отойти от своего стола: опасный сговор должен быть сорван.

Закончив просмотр последних донесений, Борисов широким глотком отпил из высокого стакана холодный крепкий чай, откинулся на спинку кресла. За окном неумолчно шумел огромный город. Мысленным взором полковник окидывал знакомые улицы, площади, сотни тысяч светящихся окон. Под тысячами крыш пульсирует, играет всеми красками жизнь. Склонились над своими тетрадями школьники-«первачки». Преисполненные сознания важности своего дела, тщательно выводят они круглые буковки. Стараются, высовывают розовые, порой выпачканные чернилами языки, сопят, отдуваются, любуются сделанным.

На кухнях хлопочут, готовя ужин, матери. На диванах с «Известиями» (удачливые) или «Вечерней Москвой» (менее удачливые) в руках лежат в ожидании вечернего чая отцы. Пенсионеры в очках строго, придирчиво вчитываются в страницы «За рубежом», изучая позиции американских политических деятелей. Мчатся по улицам машины. Настраивают скрипки в ожидании дирижера оркестранты в театре. Сухо шелестят по проводам щетки все более редких троллейбусов.