Невидимые бои - [22]

— Вы оптимист, Борисов, — с ехидцей заметил Кутинцев. — Столько лет работали в органах, а теперь делаете вид, что не знаете наших порядков! С прокурором я дам вам встречу только после окончания следствия. Да и то, если за это время вы образумитесь и начнете вести себя как следует. Обвинение я предъявлю вам сегодня — опять-таки если будете вести себя хорошо. А насчет нарушения кодекса — можете протестовать хоть до второго пришествия. Пусть вам сам бог помогает. Ха-ха-ха! Так-то, дорогой бывший подполковник органов государственной безопасности…

Разумеется, Николай понимал, что уже до следствия он лишен и своего почетного звания, и правительственных наград. Делалось все, чтобы создать ореол непогрешимости вокруг агентов Берия — уж раз они арестовали человека, значит, он виновен.

Важно, почти торжественно зачитал Кутинцев Николаю Михайловичу формулу обвинения. Внутренне Николай уже подготовился к тому, что оно будет чудовищным. Иначе разве решились бы арестовать его отца, старого революционера, и его самого? Но то, что написали черным по белому наглые провокаторы, превзошло его худшие ожидания.

Чего тут только не было!

Николая обвиняли в том, что, выполняя в годы Великой Отечественной войны боевое задание в глубоком тылу у немцев, он будто бы был завербован немецко-фашистской разведкой и не только не выполнил своего задания, но и передал немцам множество всякой информации о внутреннем положении Советского Союза и деятельности советской разведки.

После окончания войны, говорилось далее в обвинении, состряпанном провокаторами — или глупцами — из следственной части по особо важным делам, Николай, возвратившись на Родину, будто бы продолжал работать — теперь уже на американскую разведку, снабжая ее данными о структуре и методах работы советских органов безопасности. Обвинен в измене Родине!

Кровь прилила к лицу Николая, его душили гнев, возмущение.

Но что это? Следователь продолжает читать. Ошеломленный Николай слышит: его обвиняют в халатном отношении к своим чекистским служебным обязанностям. Как будто мало чудовищного обвинения в измене! Нет, это было еще не все. Оказывается, Николай будто бы знал, что его отец еще в годы дореволюционной политической эмиграции из царской России был завербован американской разведкой и чуть ли не сорок лет работал на нее. Это человек, за которым охотились охранки многих стран до революции и после нее! А его сын-чекист, зная о «шпионской деятельности» злодея отца, палец о палец не ударил, чтобы его разоблачить.

Наконец, поскольку следственная часть по особо важным делам считала, видимо, что изложенных ужасных обвинений недостаточно, чтобы добить чекиста, Николаю предъявлялось также обвинение в том, что, поступая в 1930 году на работу в органы (по комсомольской мобилизации), он прибавил к своему истинному возрасту три года. В обвинении это звучало так: «пробрался на работу в ОГПУ обманным путем».

Из всех «обвинений», перечисленных в заключении, только последнее (прибавил к своему возрасту три года) соответствовало действительности. Это «преступление», впрочем, давно уже перестало быть «тайной»: в личном деле Николая уже много лет было подшито его собственноручное заявление с объяснением причин, по которым он прибавил себе эти самые три года.

— Признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях? — все с той же ехидной и в то же время радостной улыбкой спросил полковник Кутинцев. Его лицо сияло, как тщательно начищенный сапог.

— Нет, не признаю! Все это — ложь от начала до конца! Глубоко и неумно задуманная провокация против всей нашей семьи! Мой отец — профессиональный революционер, соратник Ленина. Меня он воспитал в духе преданности идеям нашей партии. Да, я занимался разведкой, а не «шпионажем», как об этом сказано в вашем фальшивом заключении. Но я вел разведку против фашистской Германии в глубоком подполье, на территории противника. И уж, конечно, не думал, что найдутся люди, которые столь бесстыдно измыслят фантастические и ложные обвинения против семьи старого большевика. Вы, полковник, отлично знаете, что все это грязная ложь!

— Не советую вам, Борисов, оскорблять меня при исполнении мною служебных обязанностей, — ощерился Кутинцев. Его лицо теперь напоминало голенище, собранное в гармошку.

— По сравнению с теми оскорблениями, которые вы сочли возможным написать и даже подписать, можете считать, что вас похвалили, — отрезал Николай.

— Зря вы себя так ведете, Николай Михайлович, — продолжал урезонивающим тоном Кутинцев. — Мы ведь вас все равно засудим. Ваша судьба, вообще-то говоря, предрешена. Можно было бы попытаться облегчить ее. Но для этого надо, чтобы вы чистосердечно рассказали следствию все подробности о шпионской деятельности вашего отца. И, разумеется, о вашей собственной шпионской работе. Только на этих условиях вы можете надеяться, что мы сохраним вам жизнь.

— Все, что я намеревался сказать, вы уже слышали, — ответил спокойно Николай. — Участником трагикомедии по состряпанному вами сценарию быть не собираюсь.

— Предупреждаю вас, Борисов, — начал выходить из себя Кутинцев, — с нами шутки шутить в вашем положении — наихудшая из всех возможных позиций.