Невидимки за работой - [24]

— Это легко объяснить. Я когда-то переводил один такой труд, так мне ли не знать. Когда «ученый» немец пишет книгу, он в последнем ее варианте повторяет решительно все, что имеется у него в первоначальных черновых набросках, плюс все, что ему позднее пришло в голову. Никакого отбора, никаких попыток обобщить, выкинуть лишнее. Если ему пришли в голову три способа выразить одну и ту же мысль, он не выберет лучший из трех, а впихнет в книгу все три. Каждое слово, которое он запечатлел на бумаге, кажется ему столь ценным, что он просто не в силах вычеркнуть его.

— А что это Фикенвирт пишет сейчас? Он поминал о какой-то новой работе.

Мертон и Кэдби дружно загоготали.

— Вы его самого заставьте рассказать, — посоветовал Кэдби. — Где уж нам судить о трудах такого ученого человека.

VI

На другой день была суббота, день отдыха для всех писателей; работал только один, у которого было срочное задание. Некоторые уехали в Мемтон, а некоторые и в Лондон. Были такие, что посвятили свой досуг собственной писательской работе. Остальные слонялись без дела, или читали, или ушли прогуляться в деревню.

Багаж Халлеса уже прибыл, и он принялся раскладывать свои вещи. Их было немного, но они придали уют мрачноватой комнате, напоминавшей монастырскую келью. Мебель здесь, впрочем, была удобная. «Какая трогательная предупредительность» — подумал Халлес, когда в день приезда, войдя сюда, увидел двуспальную кровать. Он в первую же ночь оценил преимущества этой кровати, на которой можно было раскинуться как угодно.

Разместив по своему вкусу книги, пишущую машинку, несколько фотографий в рамках и кое-какие мелочи, он уселся в глубокое кресло и стал перечитывать свой роман — то, что успел написать.

После второго завтрака Тревельян позвал его прогуляться:

— Вам, наверно, интересно посмотреть здешние места.

Они пошли прямо через парк. Это был прекрасный образец садоводческого искусства восемнадцатого века — пышные старые деревья, группы кустов, павильон с башенкой, живописный пруд, хорошо распланированные горки и лужайки. За дальними воротами парка они увидели целую колонию домиков. При каждом был свой гараж и порядочный участок сада.

— Это и есть те коттеджи, которые лорд Клигнанкорт перестроил?

— Они самые. Раньше тут были обыкновенные полуразвалившиеся домишки для батраков. А он их отремонтировал, сделал пристройки и ввел всякие современные удобства — все на государственные деньги, которые он получил как «пострадавший от войны». Теперь это не коттеджи, а чудо: водопровод, электричество, теплые уборные, центральное отопление, паркетные полы, стенные шкафы в каждой комнате, горячая и холодная вода, словом — идеальные зимние дачи для богачей.

— А кто же тут живет?

— Богатые люди всякого сорта — банкиры, адвокаты, кинозвезды, короли черного рынка и так далее, и так далее. Одни проводят здесь только свободные дни, другие живут более или менее постоянно. Обходятся им эти дачи очень дорого. Забыл, сколько они платят Клигнанкорту, — такие цифры у меня в голове не укладываются. Словом, «дома люкс».

— А я-то думал, что Клигнанкорт сдает их писателям, что там как бы филиал нашего общежития.

— Он охотно сдаст их писателям, которым такая плата будет по карману, но никаких льгот писателям не предоставляется. Вы плохо знаете нашего лорда. Он вовсе не филантроп, и ему плевать на литературу. Наша «фабрика» ему выгодна, потому что она ему дает возможность сохранить поместье, жить здесь и даже еще сколачивать капиталец. Вот и все, что его интересует. Впрочем, в двух-трех таких деревенских коттеджах — хороши деревенские коттеджи! — живут писатели. Вот в том, где на гараже торчит флюгер, живет знаменитый Уэлк. Я это узнал случайно, так как мне пришлось побывать у него по делу.

— Так вы знакомы с Уэлком? С ним, должно быть, интересно поговорить?

— Да, бывает интересно.

— Собственно, я не такой уж поклонник его таланта. Конечно, книги его расходятся молниеносно, но, по-моему, это просто романтическая чепуха, какую у нас любят, с легким уклоном в научность. Уэлк нашел способ угождать публике и богатеть, но не настолько, чтобы критики всерьез заинтересовались им.

— Вы совершенно правы.

— Да, но в последнее время он пишет вещи в другом роде и доказал, что способен на большее, чем я думал. Читали вы его книгу о работорговце… как, бишь, его звали?

— Мэрдок Макферлан.

— Да, да. Я нахожу, что это — одна из лучших биографий, написанных за последние годы.

— Спасибо за комплимент. Очень рад, что она вам поправилась. Это я ее писал.

— Неужели? В таком случае поздравляю вас. Или, пожалуй, следовало бы выразить вам соболезнование? Книга замечательная и имела огромный успех.

— Мне ли не знать этого. Ни одна книга нынешнего года не раскупалась так. Притом она удостоена премии Фэншо. Уэлк занял теперь почетное место в литературном мире, газеты всячески рекламируют его, университеты засыпают учеными званиями. Ему еще и титул пожалуют.

— Какое вопиющее безобразие! Эх, если бы вы могли напечатать эту книгу под своим именем!

— Да, свинство. Тем более, что я и открыл Макферлана. О нем до того никто ничего не знал, а меньше всех — Уэлк.