Невидимки за работой - [23]

На лице Фикенвирта написано было удовлетворение, но и легкое недоумение.

— Вы интересуетесь фамилиями? — спросил Халлес.

— Меня интересуют всякие слова. — Я — Neuphilologe.[7]

— Несомненно! — подтвердил Мертон. — Да еще какой! Помните, Кэдби, когда я в первый раз увидел Фрица, я вам сразу сказал: «назовите меня обезьяной, если этот человек не чистейший „нойфилолог“». Сказал или нет?

Фикенвирт смотрел то на одного, то на другого.

— Простите, как вы сказали?

— Пустяки, не обращайте на него внимания, Фриц, — заметил Кэдби. — Он шутит.

— Ага! — обрадованно воскликнул Фикенвирт. — Шутка! Ха-ха-ха! Английский юмор! Это я люблю. Ха, ха, ха! Сегодня мы веселы. Hier ist ja so eine Stimmung.[8]

— Спокойно, Фриц! — сказал Мертон. — Умерьте свою веселость. Когда Фриц воображает, что у нас эта самая Stimmung — что бы это ни означало, — с ним просто сладу нет. И тогда он начинает болтать на своем родном языке.

— А вы по-немецки говорите, мистер Халлес? — осведомился Фикенвирт.

— К сожалению, нет. Поэтому я не совсем понял то, что вы сказали о своем интересе к словам.

Кэдби взял на себя роль комментатора.

— Фриц хотел сказать, что он филолог, изучает современные языки.

— Да, наш старый Фриц силен, силен в этом деле! — подхватил Мертон. — Он и диссертацию защищал на тему по английской литературе: «Беовульф».

В душе Фикенвирта тщеславие явно боролось с опасением, что его сочтут хвастуном.

— Я докторскую степень получил в Гейдельберге. Я англист. А моя работа была о значении Беовульфа как воплощения исконного германского боевого духа: «Die Веdeutung Beowulfs als Verkorperung des urgermanishen Kampfgeistes».

— И, уверяю вас, — с серьезной миной добавил Мертон, — все, кто читал, говорят, что каждая строчка в ней такая же боевая, как и заглавие.

— А сейчас вы что-нибудь пишете? — спросил Халлес.

— Ну, разумеется. Я всегда пишу. Как только я приехал в Англию (это было в 1933 году, я беженец из нацистской Германии), я сразу же получил читательский билет в Британский музей и начал писать историю английской литературы на английском языке. Конечно, я знал, что в Германии написано много таких книг. Но, кроме того, я за время своих исследований открыл, что по этому вопросу уже имеются книги и на английском языке.

— Не повезло вам! — посочувствовал Мертон. — Но разве можно было это предугадать? Ну, а когда Вы оправились от такого удара, за что вы принялись тогда?

— Видите ли, у меня была в запасе и другая идея: написать научный труд о Гамлете. Я эту книгу давно вынашивал…

— Ага, вынашивали, понимаю! И что же, неужто выкидыш?

— Как это — выкидыш? Не понимаю, что вы такое говорите.

— Это опять шутка, Фриц, — шепнул ему Кэдби.

— Шутка? Ага!.. Ха, ха, ха!

— Ну, и что же ваш труд о Гамлете? — продолжал допытываться Халдее.

— Видите ли, я, конечно, хорошо знаком со всеми исследованиями, написанными у нас в Германии об этой пьесе. И я хотел в своей книге объединить основные теории немецких шекспироведов, а закончить некоторыми собственными наблюдениями. Я работал в читальном зале Британского музея почти год — там имеются все основные немецкие труды о Шекспире. Я довел свою книгу почти до конца… В ней должно было быть около тысячи печатных страниц. Но потом я как-то разговорился с одним молодым английским литературоведом. И он назвал мне целый ряд английских книг, по которым учатся во всех ваших университетах. Это книги не такие большие, как та, которую я задумал, но оказалось, что в них есть все то, о чем я хотел писать!

— Экое нахальство! — возмутился Мертон. — Нет, как хотите, это просто позор! Выхватить у вас из-под носа инициативу!

Огорченная физиономия Фикенвирта неожиданно прояснилась: он в настоящем экстазе смотрел на десерт, который поставил перед ними скип.

— Apfelstrudel![9] — воскликнул он и вонзил вилку в пирог.

После обеда сидевшие за почетным столом поднялись. За ними встали и остальные и стояли, пока все начальство не скрылось за дверью.

— Мы еще вернемся к этому разговору, да? — с жаром сказал Фикенвирт, ухватив Халлеса за рукав.

— Я буду очень рад.

— Мне хочется рассказать вам о той работе, которой я теперь занимаюсь. Если у вас выдастся как-нибудь свободный часок. Хорошо? Вы же писатель — значит, интересуетесь своей родной литературой.

— Разумеется.

— Тогда я уверен, что моя работа вам будет интересна. А мне понадобится ваша помощь. Ну, теперь пойду писать. В библиотеке.

Он простился с ними коротким поклоном и мелкой рысцой затрусил по коридору.

— Бедный Фриц! — сказал Кэдби. — Вы увидите, это настоящий кладезь премудрости. Он, когда надо, не пожалеет труда и выкопает для вас из-под земли нужные вам сведения, о чем угодно. Обожает рыться в книгах. Если бы ему предложили на выбор — побывать в раю или отыскать дурацкое описание рая в какой-нибудь забытой старой книжице, он бы, ни на минуту не задумавшись, выбрал последнее.

— Да, ни капли разума в башке, — сказал Мертон. — Бестолочь. Как вам нравятся его нелепые проекты?

— А масштабы одни чего стоят, — подхватил Халлес. — Тысяча страниц. Интересно, почему это ученые труды некоторых немцев такие невыносимо длинные?

Кэдби расхохотался.