Невидимая Россия - [13]
— Ну, как? — спросил Павел утомленного непривычным стоянием Григорьева.
— Как? — конечно, хорошо — не сразу ответил парторг. — Знаешь, надоело повторять, подобно попугаю, то, что тебе на сегодняшний день партия мелом на доске напишет… надоело. Я попов не люблю, — раздраженно обернулся он к Павлу, — но то, что он говорил сегодня, выше жвачки, которой нас пичкают каждый день!
— Ну, и что же? — спросил Павел. На мгновение у него мелькнула мысль довести разговор до конца, но, с точки зрения конспирации, это было бы непоправимой глупостью.
— Ну, и ничего, — приходя полностью в себя, ответил Григорьев. — А ты не боишься, что я на тебя за антимарксистскую пропаганду в ГПУ донесу? — вдруг криво усмехнулся он и пошел по шумной, грохочущей трамваями улице.
Павел некоторое время стоял и смотрел на широкую спину парторга.
Кого он мне напоминает? Григорьев… Григория! — обрадовался Павел. — Да, это тот же тип, только Григорьев уже развращен партийной работой, а Григорий честен и потому сильнее… С парторгом лучше не связываться, а за Григория надо будет взяться всерьез.
Глава шестая
ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ БУДНИ
Павел склонился над книгой и старался, не отвлекаясь посторонними мыслями, целиком погрузиться в подготовку к экзамену. Но мысли не давали покоя. Многое изменилось в жизни Павла за последние годы. Павел давно потерял комнату, в которой жил с Верой Николаевной — ее занял крупный коммунист, живший ранее в том же доме, а Павлу предоставили жилплощадь на окраине города в облупленном, полуразрушенном доме. Дом был полон бедноты и сомнительных личностей. Квартира состояла из четырех комнат, кухни и коридора. В одной комнате жил сапожник, такой, каких описывали в социальных романах XIX века — тихий, забитый человек с вечно беременной женой и кучей оборванных ребятишек. Сапожник работал дома, беря работу в артели, ребятишки копались на грязном полу, в комнате пахло сыростью, грязью, кислой капустой и селедками. В другой комнате жила семья, повидимому, занимавшаяся воровством и спекуляцией. Туда постоянно приходили таинственные фигуры и трудно было понять, какой народ там живет. В третьей комнате, рядом с Павлом, жил бывший бухгалтер, отсидевший уже три года за растрату и ожидавший окончания еще 3 лет т. наз. поражения в правах. По его словам, это значило, что в течение 3-х лет он не имел права работать. Жил растратчик на средства жены — худенькой забитой женщины, с утра уходившей на службу и возвращавшейся поздно вечером. Пил он денатурат и за всё время совместной жизни Павел ни разу не видел соседа совсем трезвым, менялась только степень опьянения. Раз или два в день в дверь Павла раздавался неуверенный стук.
— Войдите! — говорил Павел. Дверь со скрипом отворялась, не сразу вся, а постепенно, неровными рывками. В образовавшееся отверстие высовывалась тощая, бледная фигура, одна рука опиралась на ручку, другая судорожно цеплялась за притолоку..
— Здрасьти… — Павел неохотно отрывался от книги. Вы знаете… моя жена… ик… знает французский, английский… ик… и немецкий.
— Простите, — говорил Павел по возможности вежливо, — мне очень некогда, я готовлюсь к экзаменам.
— Ах… извиняюсь… я зайду после…
Фигура исчезала так же медленно и неуверенно, как и появлялась.
К вечеру сосед напивался до такого состояния, что уже не мог передвигаться по комнате. Бедная жена, придя с работы, иногда часами не могла попасть в комнату. Тогда в коридоре раздавался нудный, безнадежный стук и измученный женский голос механически повторял: «Саша, открой, это я, проснись, Саша».
Но не мысли об отвратительной квартире и сомнительных соседях волновали и отвлекали Павла. Он уже привык переносить внешние материальные лишения, уходил в себя, — просто игнорировал окружающую обстановку. Волновало его другое.
Минувший год не прошел даром для организации. Она выросла и окрепла. Регулярно работало несколько кружков. Человек 15 молодых людей полностью отдавались делу, около 100–150 человек оказывали ту или иную поддержку. Группы работали разрозненно и разными методами. Николай и Павел были не столько руководителями, сколько связующими звеньями организации. И вот за последнее время Павел начал чувствовать всё возрастающее беспокойство. Что-то было не так. Неприятные признаки слежки всё возрастали. Первые глупые ошибки не прошли даром. Валентин, арестованный еще давно член организации, в свое время рассказал достаточно. После этого, несколько месяцев тому назад, двоюродного брата Павла Вячеслава, совсем не члена организации, вызвали в ГПУ. Через неделю Вячеслав как-то вечером зашел к Павлу. Войдя, он тщательно закрыл за собою дверь и подозрительно осмотрелся.
— Вот что, Павел, — начал он тихо, — я твоих дел и знакомств не знаю и знать не хочу, но должен предупредить, что тобой интересуется ГПУ. Откуда я это узнал — дело мое, но имей ввиду, я точно знаю, что на тебя имеется целое дело.
Павел знал, что расспрашивать в таких случаях не полагается. Глаза Вячеслава чуть бегали, но не от подлости, а от волнения и беспокойства, в них не было ни тени враждебности, раздражения и надрыва, обычно появляющегося в глазах невольных агентов ГПУ.
Повесть о судьбах русских солдат второй мировой войны, ненавидевших советский режим, но вынужденных воевать за Сталина против Гитлера. По-видимому, повесть не автобиографическая, но написанная по личным воспоминаниям автора.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.