Невидимая Россия - [109]

— Не бойся, — старался крепиться Павел, — мы достаточно сильны, чтобы спрятать несколько человек на несколько месяцев.

Ночи стали длинными и тягостными. У изголовья на этажерке горела лампадка. Белые занавески, как саваном, закрывали темные окна — было что-то зловеще обреченное в комнате. Павел предпочел бы обстановку концлагерного барака — там хоть терять было нечего, можно было уйти во внутреннюю жизнь, недоступную НКВД. Здесь было слишком много дорогого, ставшего родным. Павел стал часто просыпаться ночью и лежать в темноте с открытыми глазами. Оля спала, беспокойно вздрагивая, иногда шепча что-то торопливым неровным шопотом — шопот этот напоминал Павлу бред умирающей матери, — потом Оля успокаивалась, свертывалась беспомощным комочком и казалась бесконечно маленькой и жалкой. — Господи, — начинал молиться Павел, — дай сил ей и мне перенести всё это. Приходило суровое примирение, отказ от тихой семейной обстановки казался уже менее трудным. В той жизни все дорогое сольется в непонятной теперь для нас гармонии: высшие ценности не погибают. Иногда Оля становилась на молитву рядом — это еще больше успокаивало Павла.

Глава двадцать первая СОВЕТСКИЙ ПАТРИОТИЗМ

По Москве ходил анекдот по поводу освобождения польских белоруссов и украинцев. Перефразируя официальный лозунг, говорили: «Мы протянем вам руку, а ноги вы протянете сами». Большевизм, одевшийся в новую тогу национал-большевизма, начал брать силой то, что не мог взять агитацией.

Все были взволнованы и напряжены. Чувствовалось, что большевизм вступил в новую фазу. Будет ли эта фаза последней, роковой для системы? — думали одни. Большевизм перестает быть большевизмом, он повернул в сторону национализма, он эволюционирует, он должен будет отказаться от колхозов, концлагерей и крайностей системы — он будет приемлемым, — думали другие.

И первые и вторые с напряжением ждали надвигающихся событий. Нажим внутри страны между тем всё возрастал, вышел закон об опозданиях на работу. НКВД чистило крупные города от неблагонадежного элемента. Жизнь дорожала, продуктов становилось опять меньше. Одновременно миллионы красноармейцев увидали Европу. Правда, только Польшу, но и это для многих было открытием.

* * *

Борис срочно вызвал Павла к себе. Приехал инженер, член организации, только что вернувшийся из «освобожденной» Польши. Павел пожал руку высокому нервному мужчине и сел. Родителей и Любы не было дома, Владимир и Борис уже начали расспросы до прихода Павла.

— Повидимому, после разгрома организации Тухачевского Красная армия потеряла лучших командиров. То, что я видел, свидетельствует о хаосе, неспособности что-либо организовать и об отвратительном отношении к красноармейцам. Колонны вступали в Польшу так густо, что, появись вражеская авиация, погибли бы тысячи и совершенно зря. Вооружение Красной армии хорошее, обмундирование тоже, но доставка организована так, что снабжение попадает не во время и не туда, куда надо. Я думаю, что если бы армия встретилась с немцами, то была бы разбита моментально.

— А каково отношение населения? — спросил Борис.

— Дураки! — махнул рукой инженер, — ничего в начале не понимали, думали, что действительно идут их освобождать. Евреи-торговцы продавали вначале за облигации займов, говорят, надеялись хорошо спустить всякую заваль, а потом поехать в Москву и купить новый товар.

Все невольно засмеялись: облигации в Москве принимались в залог за 1/3 номинальной цены и то с разными ограничениями; фактически это были погибшие деньги.

— Сам-то успел что-нибудь ухватить? — спросил Владимир.

— К сожалению, попал к самому концу: всё подорожало, хотя и было в несколько раз дешевле нашего — купил только два костюма и английское летнее пальто за 200 рублей, мне за него давали уже 1500 рублей.

— Воображаю, как у наших глаза разбежались, — подмигнул Борис.

— Это даром для власти не пройдет, — продолжал инженер, — все теперь видели, как живет Европа: ведь там побывало несколько миллионов красноармейцев, это не шутки — это такая антибольшевистская агитация, что лучшего и выдумать нельзя.

— Добро, — ухмыльнулся Борис, — это нам на руку. А как бы ты расценил шансы Красной армии в случае столкновения с Германией?

— Видите, — инженер всё еще был очень взволнован всем им пережитым, — я думаю, что та армия, которая была в Польше, мало боеспособна; возможно, у них есть где-нибудь части лучше, но сомневаюсь. А если вся Красная армия такова, то поражение неизбежно.

— А как с патриотической пропагандой?

— Офицеры и молодежь частично ею захвачены, но масса вновь мобилизованных, в особенности после всего виданного, воевать не станет. Еще одно любопытно: ведь вот в Москве много интеллигенции, ничего не скажешь, но когда я посмотрел на всю серую массу в целом, прямо удивительно — куда подевались интеллигентные люди, иногда прямо жутко было. Нам в одном городе прием устроили. Всё честь честью: в хорошем ресторане, скатерти, сервировка. Так можете себе представить, когда принесли закуску, все повскакивали и начали в селедку вилками тыкать.

— Как бы не опоздать, а то чего доброго, недостанется, — ехидно подмигнул Борис.