Невидимая битва - [334]

«На 1538 страницах автор представляет нам гения с признаками маниакально-депрессивных, параноидальных и эпилептоидальных расстройств, гомосексуальности, склонности к инцесту, половым извращениям, эксгибиционизму, фетишизму, импотенции, нарциссизму, обсессивно-компульсивному неврозу, истерии, мегаломании и пр.

… Он, по-видимому, обращает внимание исключительно на инстинктивные динамические силы, лежащие в основе… художественного продукта. Мы должны поверить, что гётевское творение — это всего лишь результат прегенитальных фиксаций. Его борьба имеет целью не идеал, не красоту, не ценности, а преодоление проблемы преждевременной эякуляции…»[404]

Как говорит об этом явлении «научного» обесчеловечения человека и низведения искусства до уровня самых низших физических отправлений и извращений Лоренс Джон Хеттерер, «многие художники и артисты покидают кабинет психиатра в ярости по поводу его интерпретаций, что они пишут, потому что являются собирателями несправедливостей или садомазохистами, играют, потому что они эксгибиционисты, танцуют, потому что хотят сексуально соблазнить аудиторию, рисуют, чтобы преодолеть ограничения навыков туалета посредством свободы размазывать нечто»[405]

Такие психологи и психиатры, которые видят во всем инстинкты, рефлексы и извращения, придерживаются этого взгляда на человека несмотря на то, что давно разработаны более стройные и полноценные системы психологии. На чем держится эта мифология? На психологии этих психологов, которым хочется видеть мир именно таким. И психоанализ для них является истиной в последней инстанции потому, что его рационализмом можно прикрыть свою духовную неполноценность, прикрыть ее от себя и от мира, в котором живут красота, искусство, мечта и героизм. Психологи решают с помощью старых научных концепций свои психологические проблемы, а общество внимает их «научным» откровениям. Даже на поле научной деятельности происходит эта борьба человечности и духовной нищеты, борьба Добра со Злом. Устаревшие научные концепции выступают в роли средства манипулирования общественным сознанием, в качестве самой настоящей обесчеловечивающей черной магии.

Что тогда должно быть наукой в подлинном смысле этого слова? Что правильнее было бы называть наукой?

Только то, в чем главным критерием является человечность. Все остальное — колдовство внушения, отравляющих веществ и магия атомных бомб — не имеет к науке никакого отношения. Оно просто прикрывается именем науки, являясь Злом в чистом виде. Ведь не должны же мы своим детям ставить в авторитет науку, которая готовит им духовную смерть и вырождение? Если мы будем пренебрегать этими важнейшими критериями, то уже не будем людьми.

Франкл раскрывает еще одну причину существования научных мифов.

Наука разбилась на тысячи специализаций, и ученый чаще всего является только специалистом в какой-то одной узкой области научного знания. Даже знание о человеке разбито на разные изучаемые области, даже тело человека изучается по специализациям его органов и функций. Это дает удобство ученому-специалисту и глубину изучения исследуемой им области. Но когда такой специалист берется рассуждать о целом, исходя только из своего узкого опыта, из знания только одной части целого, то появляется заблуждение, что все целое может быть охвачено и объяснено именно этими законами именно этой части и только ими.

Для наглядности Франкл приводит пример с описанием геометрического тела. В нем можно увидеть, как соотносятся друг с другом разные плоскости рассмотрения объекта и как они соотносятся с самим объектом.

Мы можем рассматривать тело, например, цилиндр, в объеме, то есть с разных ракурсов, с разных сторон. В этом трехмерном объеме, где есть высота, ширина и глубина, мы видим предмет в его истинной форме, в форме именно цилиндра. Но если мы рассматриваем проекции этого же предмета на разные плоскости, например, его тени, падающие на листы бумаги, размещенные вокруг него, то формы этого предмета, отображенные на разных плоскостях, будут различны. Мы увидим и прямоугольник, и круг, поскольку с разных сторон цилиндр выглядит именно так. Увидим и другие, более сложные формы. Но отображают ли они полноценно наш цилиндр? Разумеется, нет. Более того, они даже противоречат друг другу. Чтобы только по ним определить истинную форму предмета, нам нужно предпринять усилия, учесть положение плоскостей, их угол по отношению друг к другу. Тогда только мы можем вывести заключение о подлинной форме предмета, когда свели воедино разные плоскости его рассмотрения. Ну а если это не цилиндр, а, к примеру, ваза? Она — предмет, имеющий свойство открытости, незамкнутости. А все ее проекции на бумаге будут иметь замкнутую форму какой-либо геометрической фигуры. И получается, что в принципе невозможно изучить трехмерный объемный предмет, определить его свойства, исходя только из двухмерности плоскости. Мы можем рассматривать его разные проекции, но не имеем права утверждать, что описание предмета, сделанное через них, исчерпывающе охватывает, объясняет сам предмет.

Такая картина символически отображает то, что происходит в мире науки. Ученые познают явления со стороны какой-то одной своей узкой специализации и они не могут претендовать на всеобъемлющую истину, на полный охват явления в своих заключениях, если не выйдут из ограниченного пространства своей специализации. Но ученому хочется иметь ощущение полного знания явлений, ощущение всезнания, и он в соответствии с этим желанием выдает свою познанную часть за все целое. И тогда появляются научные мифы о том, что человек представляет собой не больше, чем «механизм», «аппарат», что наука не находит в человеке ничего, кроме функций пищеварения, размножения и деятельности головного мозга. Но не должна ли уверенность в предположениях и суждениях компенсироваться осторожностью, чтобы не быть самоуверенностью?