Невеста зверя - [124]

– Джентльмены, – обратился рефери к капитанам. – Вы гости. Выбирайте первыми, орел или решка.

Он подбросил серебряный доллар, и пятьдесят пятый сказал слабым, хриплым голосом:

– Решка.

– Решка и есть, – подтвердил рефери, подбирая монетку.

– Подача наша, – проскрежетал пятьдесят пятый.

Они не пожали нам руки – Эдинбург и Таунтон руки друг другу не подают.

– Тебе не кажется, что пятьдесят пятый какой-то странный? – спросил я Джейсона по пути к боковой линии.

– Не знаю, – буркнул Джейсон, погруженный в свои мысли.

После этого все завертелось, как обычно в последние минуты перед свистком к началу игры. Я знал, что папа с мамой дома, слушают трансляцию – мама не могла смотреть, как я играю, потому что слишком волновалась, – но все равно поискал их глазами на трибунах. Крики и краски слились воедино. В тяжелом воздухе висел странный, кислый запах. Татл пробежал вдоль боковой линии, отвесив нам несколько шлепков, затем крикнул группе ответной подачи: «Справа отбивайте! Справа!» И игроки побежали занимать позиции.

Таунтонцы уже выстроились в ряд вдоль сорокаярдной линии: одиннадцать черных монстров. Я ожидал, что они будут действовать с обычной для них четкостью автоматов, но игрок подковылял к мячу вразвалку и ударил едва-едва; остальные даже с места не сдвинулись. Один из наших перехватил онсайт у сорок шестой отметки Таунтона.

– Они что, над нами издеваются? – прорычал оскорбленный тренер Татл. – Показывают, что им на нас наплевать?

Он велел Джастину провести серию коротких пассов, но Джастин собрал нас в углу поля и нацелился сделать мне длинную обманную передачу.

– Тренер этого не говорил, – сказал наш тейлбек Тик Роббинс.

– Да пошел он! – отозвался Джастин. – У меня это последняя игра, я делаю, что хочу. Этот кретин еще будет указывать мне, что делать.

Тик все еще возражал, и Джастин сказал:

– Если будем делать короткие передачи через середину, они Энди просто убьют. Ну все, пошли. Раз, два…

Мы разошлись, и я встал напротив таунтонского корнербека. Он смотрел в небо, будто надеялся получить инструкции от Господа Бога. На счет «два» я сделал обманное движение, как будто собирался побежать к центру поля и ринулся вдоль боковой линии. Никто меня не прикрыл, и, когда мяч полетел ко мне сверху, из света прожекторов, я подумал, что тут и настал момент сатори. Я поймал мяч, но ребята малость перестарались с передачей, и я, потянувшись за мячом, потерял равновесие и упал за двадцаткой.

Это защитников Таунтона не остановило. Они и ухом не повели, когда я поймал мяч, но теперь бросились ко мне на невероятной скорости. Их контуры расплылись, словно они не бежали, а летели над травой. На меня набросились целых трое, но ударов я почти не почувствовал – только укол. Пытаясь высвободиться, я заметил, как в груди парня, прижавшего меня к земле, открылся лимонно-желтый глаз – подмигнул и снова пропал, – а еще вопли толпы перекрыл характерный крик: «Пи-ип!» Я вскочил на ноги, испуганный и ошеломленный. Моя форма была испещрена мелкими дырочками.

Рефери показал таунтонцам флажок за необоснованную жестокость и отчитал игроков, обещая удалить их с поля. Не обращая на него никакого внимания, они тяжело поднялись с земли и отошли на негнущихся ногах. Я показал рефери свою форму, но он был зол на весь мир и сказал, чтобы я заткнулся и шел играть. Я сказал ребятам, что происходит что-то непонятное, но Джастин был весь в мечтах о голе и пропустил мои слова мимо ушей. После штрафного мы завладели мячом на таунтонской девятиярдовой линии – Джастин, вопреки инструкциям Татла, передачи делать не стал. И тут Тони Баджен, наш правый такл, ахнул: «Ни фига себе!»

Таунтонские воины, игроки на поле и боковой линии, рассыпались – разлетелись на хлопающих крыльями граклов. Костюмы, шлемы, тела – все до последней мелочи состояло из птиц, невероятным образом слепившихся в самые сложные формы, и теперь они распались. Шлем раскрылся блестящими крыльями, как цветок. Цифры 3 и 6 оторвались от фуфайки, расправились и превратились в двух летящих ко мне птиц – из открывшегося проема вылетели и другие; обезглавленный «воин» обратился в ничто, распадаясь от шеи, как в ускоренной и запущенной в обратной прокрутке видеозаписи строительства небоскреба; четыре передних защитника взорвались птичьей шрапнелью.

Испуганные, но завороженные этим зрелищем, мы отступили к центру поля, а граклы взмыли в воздух, окончательно рассеяв останки наших противников. Некоторые птицы сели на таунтонский автобус, облепив его бока и крышу, как ряд сгорбленных, молчаливых зрителей, а остальные взлетели выше фонарей, присоединившись к стае, смерчем кружившей по небу. С трибун послышались крики. Группы болельщиков в толпе тоже растворялись, оставляя на рядах пустые проплешины, – люди заработали локтями, отчаянно проталкиваясь к выходу. Мне захотелось последовать за ними, но я словно прирос к месту, уставившись в кружащийся мрак над полем. Стало темно и душно, как будто на голову натянули одеяло, и причина этого вскоре выяснилась.

Смерч над полем был стаей граклов – несметные тонны перьев, полых костей и жилистого мяса, – когда он снизился до фонарей, воздух загустел от их кислого запаха. Они опускались все ниже и ниже, кружась и кружась, заслоняя свет, так что прожекторы тускло мерцали сквозь черные крылья, как солнце сквозь мутную воду.