Невеста скандального шпиона - [88]

Появились два лакея, очевидно, как по волшебству, и каждый мягко взял Миртл под руку.

Вернув себе достойный вид, рывком одернув свой шелковый жилет, лорд Ливерпул резко кивнул слугам.

— Так, парни, помогите миссис Тигарден вернуться в свою комнату. Я полагаю, что нам придется прибегнуть к снотворному. Бедная женщина совершенно истощена.

Вилла подбежала к Миртл.

— Милая, с вами все в порядке?

В глазах старой женщины были слезы, и она повисла на руках у лакеев. Она что-то зашептала Вилле.

Наклонившись ближе, сделав вид, что она поправляет головной убор, Вилла взглянула на лорда Ливерпула. Тот одергивал свой фрак, его внимание было сосредоточено на собственной персоне.

— Что, Миртл? Я не слышу.

— Ты ничего не знаешь. Притворись, что ты ничего не знаешь.

Затем слуги помогли Миртл уйти прочь, и Вилла осталась с Премьер-министром.

Она не была слишком хорошей лгуньей, но она была отличной притворщицей. Так что Вилла сделала вид, что она не знает ни о чем из того, что случилось до нападения Миртл на премьер-министра.

— О Боже, милорд! Что это было такое?

Она притворилась, что не заметила, как его пристальный взгляд стал проницательным, и старалась не вздрогнуть от того, каким ледяным взглядом он окинул коридор.

— Не имею ни малейшего понятия.

Не предполагалось, что это будет вот так. Охлаждение было задумано как временная мера. Но ему причинило такую боль немедленное принятие этой истории его семьей, то, что они мгновенно поверили в его трусость. Его ужасно мучило то, что его отец смог таким вот образом повернуться к нему спиной.

И тогда Натаниэль тоже отвернулся от них. От отца, от Дафны, от вспышки бешеного удовольствия в глазах Бэзила.

В комнате Рэндольфа наступила тишина, которая бывает в пустом помещении. Перед этим, даже когда он спал, в комнате ощущалось его присутствие. Теперь все было по-другому. Натаниэль сел в кресло у постели отца, то самое кресло, которое он занимал в неурочные часы на протяжении нескольких прошедших ночей.

— Сэр, вы выглядите не очень хорошо, — Натаниэль взял отца за истощенную руку. — Достаточно плохо выглядите.

Рука его отчима казалась трагически чужой. Хотя Рэндольф только разменял шестой десяток, его кожа казалась высохшей, словно пергамент, как у стариков преклонного возраста, и сквозь нее видны были кости.

Тем не менее, это была все та же рука, за которую держался Натаниэль в шесть лет, когда учился плавать, та, что чертовски больно шлепала его по заду, когда ему было двенадцать, и та, которую он впервые пожал по-мужски, когда ему исполнилось шестнадцать.

Он закрыл глаза, пытаясь представить отца перед собой, здорового, каким он был когда-то.

— Мы так много времени потратили впустую, ты и я. Я был слишком гордым. Ты был слишком замкнутым.

Он снова взял руку отца и поместил ее между своими ладонями. Рука была холодной, и Натаниэль чувствовал, что он должен согреть ее.

— Вилла не похожа на Дафну. И слава Богу. Она не сравнится ни с одной женщиной, которую я когда-либо знал. Вначале можно предположить, что она — сумасшедшее существо, потому что она говорит такие странные вещи. Затем, когда начинаешь прислушиваться, понимаешь, что она смотрит на мир, как на огромный подарок, который ей вручили, перевязав лентой, и она разворачивает его постепенно, один восхитительный слой за другим.

Он покачал головой.

— Из-за этого кажется, что она говорит как ребенок, но у нее в жизни было не меньше трудностей, чем у любого из нас. Она просто предпочла не прятаться за болью, а расцвести вопреки ей.

Рука его отца стала теперь немного теплее, так что Натаниэль мягко положил ее под покрывало и сел на кровати, чтобы взять другую руку. Теперь, когда он был ближе, он мог видеть, что губы его отца приняли синеватый оттенок, а его грудь лишь слегка приподнималась с каждым вдохом.

— Ты скоро покинешь нас, не так ли? Я понимаю. Я просто не хотел, чтобы ты ушел, думая, что я подвел тебя, — он сделал паузу. — Веришь ты этому или нет, но я никогда этого не делал.

Некоторое время он сидел в тишине, наблюдая за неподвижностью Рэндольфа. Натаниэль почти боялся, что если он отведет взгляд от слабого двигающейся груди отца, то она совсем замрет.

А затем движение прекратилось.

Натаниэль ждал и наблюдал, не желая верить. Затем он опустил вниз руку отца — теперь она никогда не станет теплой снова, и наклонился, чтобы поцеловать его в лоб.

Натаниэль ощутил, как холод обязанностей вытесняет горе. В каком-то смысле в этом было облегчение. Он сможет сделать что-то, касающееся своей миссии, связанное с Фостером. Но не было никакого способа избавиться от ужасного понимания того, что он никогда не услышит больше голоса своего отца, никогда не расскажет ему ничего нового о том, что он сделал и не увидит вспышки юмора и одобрения в его глазах.

Дверь в комнату открылась и вошла Виктория. Она все еще была одета в вечернее платье, как и все они. Но глаза ее были сухими, а на лице не было следов горя.

— Привет, мама. Он покинул нас. Ты можешь начать симулировать, что оплакиваешь его.

Ее глаза заблестели.

— Я оплакиваю его, — отрезала она. — Рэндольф был моим мужем в течение тридцати лет. — Она повернулась и долго молча смотрела на человека на кровати.