Невеста для отшельника - [12]

— От русской еды это все. В тундре сила нужна, а не рост. Скоро яранги придется поднимать. — Она слышала разговор у вертолета и сейчас с сожалением глядела на парня, забывшего родной язык.

Кипяток еще с обеда был разлит в большие китайские термосы, но Эттыне все же раздула костер, подвесила на цепь котел с утренним мясом. Подумав, не поленилась отыскать за пологом кем-то оставленную консервную банку с «русским мясом». Пододвинула гостю. А он развязал свой рюкзачок и вынул бутылку дешевого вина «Памир». В ярангу постепенно втиснулось все население стойбища. Векет, пастух средних лет, с потрескавшимися стеклами очков, сказал:

— Я здесь самый молодой, мне сорок стукнуло. Учился на курсах оленеводов в Норильске. А ты откуда к нам приехал?

— В Энмыгране я живу после училища механизации сельского хозяйства. Звать — Ждан.

Векет согласно кивнул:

— Ждали, ждали тебя. Наш тракторист извелся с этой муфтой. Хорошо, что новую привез. — Ему хотелось подробнее расспросить парня о его родителях — на Чукотке ведь все в отдаленных или близких родственных связях, — но пока он не осмелился.

Пананто-Тке, знающий по-русски с десяток слов, высвободил одно ухо из-под малахая, наклонился к Векету и нетерпеливо потребовал:

— Рассказывай!

— Из самой Москвы парняга. Окончил академию. Говорит, с космонавтами знаком, ракеты на заводе строил. Трактор ему разобрать, что Вовке твои часы…

Женщины прыснули в рукава кернеров. Все они знали о выдумках Векета, называли его «балаболкой», по всегда слушали приоткрыв рот, — умел Векет рассказывать всякие были и небылицы. Упоминание о Вовке развеселило даже мрачноватую старуху Окконакай, жену Пананто-Тке.

Пятилетний сын бригадира Омрувье, родившийся довольно поздно, от второго брака с Любой Нутакалянной, однажды стащил у деда ручные часы и с помощью тракторной отвертки и молотка пытался их разобрать. Сейчас он, услышав о часах, мышью юркнул в полог, подлив тем самым масла в огонь общего веселья. Сам Пананто-Тке, зарекшись верить хоть одному слову Векета, был, однако, сбит с толку упоминанием о Москве и космосе.

— Колё мэ-эй! — протянул он как можно равнодушнее, и ни один мускул не дрогнул на его темном, в глубоких складках морщин лице.

Попив чаю здесь, вскоре все разошлись пить чай в другие яранги. Остались Ждан, старушка Эттыне, жена бригадира Люба Нутакалянна и уснувший в пологе Вовка. Гостю выдали пуховое одеяло. Он выбрал место с краю. Эттыне легла с другого, прижав к себе внука. Люба принялась зачем-то разжигать примус, но тут же задула его, поискала что-то в темноте и вдруг заплакала, опустив руки на согнутые колени.

Ждан растерянно смотрел на плачущую чукчанку в приспущенном кернере. Первой мыслью было — разбудить старушку, но та не могла не слышать плач невестки. Ждан подсел к расстроенной женщине. Люба Нутакалянна умолкла, наклонилась в его сторону и неожиданно прошептала: «Скучаю. По старшим детям мужа скучаю».

Ждан понятливо кивнул и лег. Люба, продолжая всхлипывать, завернула колпачки термосов, убрала посуду, вышла из яранги. И сразу, что называется, взвыла во весь голос. Ждана буквально сдуло с постели. Он выскочил из чоттагика — Нутакалянна сидела у входа, слегка раскачиваясь, смотрела в сторону соседних яранг — и выла. Увидев Ждана, Люба взъерошила волосы и прибавила голосу — робким воем сразу же откликнулись псы. Ждан решительно направился к ярангам. Его встретил Векет.

— Ты, парняга, спи, не обращай внимания. Она просто тоскует по детям.

— Успокоили бы как-то…

— Нет-нет, так надо.

— Почему же другие женщины не ревут?

Векет помялся:

— Видишь ли, Люба хорошая жена бригадиру Омрувье. Она плачет… по его детям от первой жены.

— Понятно, — сказал, ничего не поняв, Ждан и поплелся обратно. Его нагнал Омрувье.

— Ратан, хватит, — сказал он жене. Та мгновенно умолкла, принялась деловито хлопотать у костра. Спросонья вдруг заревел Вовка:

— А где-е Танька-а?

— Еще ты тут будешь выть! — погрозила ему пальцем мать. — Сестренка твоя учится читать-писать, грамотным человеком станет. Спи, а то ворона позову…

Вовка умолк. Стойбище окончательно погрузилось в сои. Только чуткие уши верных псов улавливали все движения и шорохи в ночной тундре.

Утром с дежурства вернулись три пастуха. Они подогнали стадо почти вплотную к стойбищу Оемпак. Олени неторопливо огибали яранги, и рождались звуки, похожие на тихое щелканье кастаньет. Во время ходьбы копытца задних ног оленя соприкасаются с копытцами передних — отсюда это дружное дробное постукиванье. Потом животные замерли, и раздалось характерное потрескиванье, словно горели в костре сухие мелкие ветки. Олени принялись торопливо выстригать ягель.

Тракторист, толстый неповоротливый чукча по прозвищу Вано, уже ковырялся возле трактора. Поодаль сидела белая собака с нежно-розовым носом и разорванным почти надвое ухом. Ждан снял куртку. Подошел Николай Векет:

— Как спалось? Хорошо бы сегодня починить — скоро туманы, дожди пойдут.

— Починим.

— Я одно не пойму, — тракторист оглядел свою машину, — зачем отправлять эту рухлядь в тундру? В Энмыгране есть мастерские, есть механики… Зачем, спрашивается?