Невеста „1-го Апреля“ - [99]

Случай мог бы сделать так, что Мишель, приехав в пять часов, встретился бы с ней на вокзале; тогда бедная маленькая Занна бросилась бы ему в объятия, сказала бы ему, не рассуждая, без гордости, без стыда:

— Утешьте меня, унесите меня, скажите, что это неправда, что я все это видела во сне, что вы меня любите, что мне нечего бояться подле вас… что мы никогда больше не расстанемся!

Но Мишель не приехал с поездом в пять часов, и Сюзанна, следуя первому побуждению, отправилась под каким-то предлогом просить гостеприимства у м-ль Жемье, управлявшей на улице Сен-Пер скромным пансионом для молодых девиц.

Раньше чем поступить к г-же Бетюн, Сюзанна провела несколько дней у своей бывшей воспитательницы; она там останавливалась, когда приезжала одна в Париж; здесь, по сотне причин, будут ее искать, и к тому же не сказала ли она горничной, что уезжает по зову старого друга. Поймут!

Первое время она решила не писать. Мишель вернется, вероятно, на следующий день в Ривайер. Если, обеспокоенный этим поспешным отъездом и не будучи в состоянии выносить неизвестности, он прибежит к м-ль Жемье, Сюзанна может счесть себя любимой, и она все расскажет своему жениху; если, напротив, он спокойно будет ждать обещанного Колетте письма, о! тогда все будет кончено! И Сюзанна напишет… что? она еще не знала. Она знала только, что это письмо — напишет ли она в нем настоящие причины или выдумает мотивы, — будет окончательным разрывом, более или менее желанным Мишелю. Мысль, что на ней могут жениться по долгу или по принуждению, приводила в ужас внучку тети Регины.

Теперь, когда она любила, она хотела быть любимой.

О! если бы Мишель пришел, если бы, как в прошлый раз, он побранил бы Занну, упрекая ее в ребяческом, безумном, неприличном бегстве, если бы он заставил плакать свою невесту, как на следующий день после бала в Шеснэ, затем, — после того, как он показал себя очень злым, вспыльчивым, ревнивым, — стал бы на колени, как в тот день…

Какая это была бы радость, Боже мой, какая радость!

Сюзанна была очень бледна, у нее болела голова.

После обеда, извиняясь сильной усталостью, чтобы избежать вопросов и нежных ласк м-ль Жемье, она удалилась к себе очень рано… Когда она машинально разделась, затем улеглась в своей маленькой, такой неуютной, такой печальной, несмотря на ее занавеси с цветочками, комнатке пансионерки, она смогла наконец плакать, рассуждать также… В этот час она начала понимать, еще пока неясно, что ее отъезд был безрассудным поступком, что было бы разумнее подождать хотя бы возвращения Колетты и даже возвращения Мишеля, и что откровенное объяснение было бы более достойно и в особенности более выяснило бы, чем это неразумное бегство.

Но ошибка была совершена, и Сюзанна хотела идти до конца того пути, который был взят ею, как бы он ни был безрассуден. И она зарыла голову в подушки, боясь, чтобы в соседней комнате не услышали ее рыданий.

— О! Мишель, — плача, бормотала она очень тихо, в неодолимом желании говорить с ним, высказать ему свою муку, ему, который, может быть, даже в мыслях был далек от нее… — Мой Мишель, мой жених, мой муж, у меня горе…

VI

Колетта заставила горничную повторить себе два раза краткие объяснения Сюзанны.

— Мисс Северн напишет мне по прибытии на место?

— Да, сударыня.

— Но вы уверены, что она вам не сказала, почему ее вызвали в Париж или по крайней мере, имя особы, вызвавшей ее?

— Мисс Северн сказала мне только: „очень старый друг“.

— Это м-ль Жемье! Это похоже на Сюзанну! — заключила Колетта.

Затем, оставшись одна с Низеттой, она небрежно села в уголок маленькой гостиной, где она имела обыкновение садиться в часы, свободные от светской суеты… И там она вздохнула, с потухшим взглядом, печально сложив губы.

Уже давно, гораздо раньше Мишеля, с более равнодушной покорностью она примирилась со странностями Сюзанны. Даже в эту минуту она не была обеспокоена, она едва была удивлена, но она признавалась себе, что ей была неприятна, немного раздражала ее, эта новая выходка ее кузины. Кастельфлор без Роберта, без Мишеля, без Сюзанны терял свою прелесть. Колетта сердилась на м-ль Жемье, отнявшую у нее ее Занночку… И во имя какой прихоти, один Бог ведает! Она сердилась на Сюзанну, уехавшую, не спросив ни у кого совета, по зову, достаточно странному, помешанной старухи! Она сердилась на самое себя, чувствуя себя такой вялой, такой праздной, такой бестолковой в своем одиночестве.

Г-жа Фовель снова вздохнула, и этот раз вздох ее походил на зевок. Низетта ворчала, она хотела играть со „взрослой“. Присутствующая „взрослая“ ответила довольно резко. Короткий ответ и, еще более, сухой тон ответа казались такими необычными в этих всегда улыбающихся устах, что девчурка не настаивала. Приняв вид оскорбленного достоинства, она подошла посмотреть в окно.

Колетта оставалась на диване, нетерпеливо постукивая своими светлыми туфельками о серый с разбросанными по нему розовыми маками ковер, и уже у нее явилось раскаяние, что она „грубо“ поступила с Низеттой. Однако, маленькая Низетта не была злопамятна. Вскоре она перестала дуться, сильно заинтересованная тем, что она видела в окно.