Невероятная история - [3]

Пригласили к обеду, и я последовал за девушкой в столовую, не отрывая глаз от ее тонкой шеи. Я думал о том, сколько поцелуев хотелось мне запечатлеть на ее шее, в том месте, куда были устремлены мои глаза, и сколькими поцелуями мне хотелось покрыть ее грудь, поцелуями такими частыми, что они могли бы соединиться в звенья цепи, способной приковать ее ко мне… И тут я испытал шок. Ниже линии, образованной ее короткой прической, я заметил, несмотря на слой тщательно наложенной пудры, кожу неявно синего оттенка, окрашенную подкожными волосами, как на выбритом подбородке жгучего брюнета. Этот синеватый цвет, который смогли увидеть только глаза влюбленного, уходил под платье, поднимавшееся своим воротником довольно высоко. Дух мой терзался в мучениях, на меня нахлынуло краткое чувство желчной неприязни к этой высокой и гибкой девушке, направляющейся впереди меня в ярко освещенную столовую. Но когда я выдвигал стул для нее, я забыл о моем чувстве. Я лишь смотрел, испытывая почти болезненную нежность, с какой детской аккуратностью приводит она в порядок свою длинную юбку.

Я так мало помню этот обед, словно был пьян. Ни один разговор не всплывает в голове, я могу лишь воскресить в представлении несколько лиц, окружавших стол. Смутно припоминается, что все женщины, похоже, чувствовали себя стесненно, и я говорил себе: «Это оттого, что она намного более живая, чем остальные». От нее исходил аромат духов, более волнующий, чем какой-либо другой, который мне приходилось вдыхать. Помню, я разглядывал ее руки. Это были тонкие и восхитительные руки. Ногти казались более длинными, чем требовала мода. Но я умирал от желания целовать их.

Это не были руки женщины. Она не использовала их, как другие женщины, чтобы добавить несколько штрихов к своему обаянию. Когда ее руки не были чем-либо заняты, они спокойно лежали на коленях или на краю стола, в полном бездействии, подобно мирно отдыхающим животным. Необычно было то, что в отличие от всех невест мира, она, похоже, не уделяла никакого внимания крупному бриллианту, тысячью огней сверкавшему на ее пальце. Когда она поднимала руку, я видел, как перстень прокручивается на пальце, поворачиваясь камнем внутрь ладони.

Она, кажется, не замечала этого, оставляя его в таком положении. Один раз она схватила миндаль и разбила скорлупу таким ловким и быстрым движением, что я не успел рассмотреть, как она это сделала. После этого она выглядела несколько сконфуженной.

Я сидел подле нее и ничем более не занимался, пребывая в каком-то трансе. На другом конце стола располагалась мать Хантера, высокая и элегантная женщина, обаянию которой несколько мешала чопорность, свойственная президентам женских комитетов. Несмотря на свою сильную рассеянность, я все же уловил, что она, как и другие приглашенные, держится скованно и напряженно, и было похоже, что происходящее происходит против ее воли. Все это ощущалось очень смутно, и возможно, я только вообразил себе…

Рядом с Хантером, как раз напротив меня, сидела молоденькая девушка. Прелестная девушка с облаком золотистых волос и патрицианским видом. Все в ее манерах указывало на то, что она из семьи, принадлежащей высшему свету Филадельфии. Красивый и смелый ребенок, простодушно нахальный, надменный из-за своей неопытности, самоуверенный по причине красоты и положения. Я смотрел на нее сквозь дымку, и если правильно запомнил, с некоторым сожалением, как смотрит человек на волшебный мир из своей реальности. В каком-то смысле я был одновременно печален и признателен этому ребенку. Вскоре я догадался, что между ней и брюнеткой, сидящей возле меня, установилась непримиримая и ожесточенная вражда. Их неприязненные взгляды встречались над столом. Я осторожно восхищался высокомерием молодой девушки. Моя темноволосая соседка не обнаруживала ни надменности, ни горячности. Неожиданно девушка начала неудержимо и мучительно краснеть. Она опустила свои голубые глаза, словно они нечаянно подглядели нечто постыдное. Несколько мгновений она боролась со своим замешательством, от которого у нее даже выступили слезы. Сумев овладеть собой, она перенесла внимание на Хантера, но в ее пылкой живости угадывалась некоторая принужденность.

Затем я понял, что моя соседка взревновала, жестоко взревновала Хантера к светловолосой девушке. Никакой причины тому она не имела. Лицо моего друга не выражало ничего кроме отрешенного и угрюмого поклонения своей невесте. Но от этой женщины исходил такой поток ненависти, что в его поклонении угадывалось и обожание и страх. Я наблюдал за этой сценой краем глаза…

И тут что-то ударило меня по лодыжке, словно какое-то животное, проникшее под платье соседки, желая выскочить, задело меня. Через мгновение повторилось то же самое, но уже с такой силой, что я вздрогнул и глянул под стол. Глаза миссис Хантер, должно быть, не оставляли нас в течение всего обеда, потому что она заметила мое движение и спросила:

— Что с вами, доктор?

С дурацким видом я ответил, что мне показалось, будто Чики прыгнул на мою ногу. Миссис Хантер попросила одного из слуг пойти посмотреть, не сбежал ли Чики с веранды. Вскоре человек вернулся и сообщил, что лемур спит в своей корзине. Все засмеялись. Вместе с остальными и невеста Хантера. Но когда беседа перешла на другие темы, она повернула голову так же быстро, как зверь, и метнула в меня взгляд, полный такой ярости, что я похолодел. Но ее лицо мгновенно обрело прежнюю безмятежность, и я мог бы решить, что все это выдумал, если бы она не отодвинула немного свой стул и не держалась оставшуюся часть обеда на некотором удалении от меня.