Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке - [11]

— Оставайся, сынок, — настаивала бабушка. — Хотя бы потому, что я к тебе хорошо отношусь.

— Но за музыку я платить не буду, — сказал фотограф.

— Нет, — ответила бабушка. — Так не пойдет.

— Видите? — сказал фотограф. — Никого вы не любите.

Бабушка побледнела от гнева.

— Ну и проваливай, — сказала она. — Недоносок.

Ее так задело оскорбление, что, пока Эрендира готовила ее ко сну, она на все лады продолжала ругать фотографа. «Пащенок, — ворчала она. — Что этот ублюдок понимает в чужом сердце!» Эрендира не обращала на нее внимания, мучимая неуверенностью, а в затишье сова с прежней настойчивостью звала ее.

Наконец бабушка улеглась, соблюдая строгий ритуал, принятый в древнем особняке, и, пока внучка обмахивала ее веером, переборола в себе злобу и вновь вдохнула кристальный воздух воспоминаний.

— Придется тебе встать пораньше, — сказала она затем, — и вскипятить мне настой для ванны до того, как придет народ.

— Хорошо, бабушка.

— В оставшееся время выстирай грязное белье индейцев, тогда на будущей неделе мы сможем еще с них высчитать.

— Хорошо, бабушка.

— И спи не спеша, чтобы не устать, ведь завтра четверг — самый длинный день недели.

— Хорошо, бабушка.

— И покорми страуса.

— Хорошо, бабушка, — сказала Эрендира. Она положила веер у изголовья кровати и зажгла две свечи на алтаре перед сундуком с покойниками. Уже уснув, бабушка отдала запоздалый приказ:

— Не забудь зажечь свечи Амадисам.

— Хорошо, бабушка.

Эрендира знала, что, начав бредить, бабушка уже не проснется. Она услышала вой ветра, кружащего у шатра, но и на этот раз не почувствовала дуновения близкой беды. Она выглянула в темноту, подождала, пока не прокричит сова, и в конце концов жажда свободы преодолела бабушкины чары.

Не успела она сделать и пяти шагов, как наткнулась на фотографа, прилаживающего свои пожитки к багажнику велосипеда. Его заговорщическая улыбка успокоила Эрендиру.

— Ничего не знаю, ничего не видел и за музыку не плачу, — сказал фотограф. И напутствовал ее вселенским благословением.

Окончательно решившись, Эрендира помчалась в пустыню и скрылась в бушующей тьме, откуда доносились крики совы.

На этот раз бабушка без промедления прибегла к помощи властей. В шесть часов утра командир местного резерва выскочил из гамака, как только бабушка сунула ему под нос письмо сенатора. В дверях дожидался отец Улисса.

— Какого черта вам нужно, чтобы я его читал, если я не умею читать, — заорал комендант.

— Это рекомендательное письмо сенатора Онесимо Санчеса, — сказала бабушка.

Без дальнейших расспросов комендант сорвал со стены висевшую рядом с гамаком винтовку и начал выкрикивать приказы своим подчиненным.

Через пять минут все уже сидели в джипе, летевшем по направлению к границе навстречу ветру, стиравшему следы беглецов. На переднем сиденье рядом с водителем ехал комендант. Сзади сидели бабушка с голландцем, и на обеих подножках висели вооруженные солдаты.

Неподалеку от деревни они задержали колонну грузовиков, покрытых прорезиненным брезентом. Несколько мужчин, прятавшихся в кузове, приподняли брезент и навели на джип винтовки и пулеметы. Комендант спросил у водителя, ехавшего первым, не видел ли тот грузовика с птицами. Вместо ответа водитель тронул с места.

— Мы не шпики, — сказал он возмущенно. — Мы контрабандисты.

Комендант увидел совсем рядом вороненые стволы пулеметов и, улыбаясь, поднял руки.

— Хоть бы посовестились разъезжать средь бела дня, — крикнул он вслед.

К заднему борту последнего грузовика был привешен плакат: «Мои мысли о тебе, Эрендира».

По мере продвижения к северу ветер становился все суше, солнце злее, и от жары и пыли дышать в закрытом джипе стало трудно.

Бабушка первой заметила фотографа: он крутил педали в том же направлении, в каком мчались они, и от солнечного удара его спасал только повязанный на голову носовой платок.

— Вот он, — показала она. — Он был сообщником. Недоносок.

Комендант приказал одному из солдат с подножки заняться фотографом.

— Задержи и жди нас здесь, — сказал он. — Мы еще вернемся.

Солдат спрыгнул с подножки и два раза крикнул «Стой!». Но ветер был встречный, и фотограф не услышал. Когда джип обогнал его, бабушка сделала загадочный жест, который фотограф принял за приветствие и, улыбнувшись, помахал ей на прощание. Выстрела он не услышал. Перекувыркнувшись в воздухе, он замертво свалился на велосипед, с головой, размозженной винтовочной пулей, так никогда и не узнав, откуда она прилетела.

Около полудня им стали попадаться перья. Перья, не похожие на те, что встречались раньше, носились в воздухе, и голландец узнал в них перья своих птиц. Водитель взял верное направление, вдавил до упора педаль газа, и меньше чем через полчаса на горизонте появился грузовик.

Увидев в зеркале заднего обзора джип, Улисс попытался оторваться от погони, но большего из мотора было не выжать. За всю дорогу они не разу не сомкнули глаз и были измучены жаждой и усталостью. Эрендира, дремавшая на плече Улисса, проснулась в испуге. Она увидела догонявший их джип и с наивной решимостью схватила пистолет, лежавший в багажнике.

— Бесполезно, — сказал Улисс. — Это пистолет Фрэнсиса Дрейка.